Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Стабильность этих режимов была разрушена Великой депрессией. Веймарская республика пала главным образом потому, что Великая депрессия не позволила сохранить неписаный договор между государством, работодателями и организованными рабочими, на котором эта республика держалась. Капитал и правительство понимали, что у них нет иного выбора, чем жесткий курс в экономической и социальной сферах, а массовая безработица довершила дело. Летом 1932 года национал-социалисты и коммунисты поделили абсолютное большинство голосов на выборах, а число мест у партий, преданных республике, уменьшилось и составило немногим более трети. И наоборот, несомненно то, что в основе стабильности демократических режимов после Второй мировой войны и, не в последнюю очередь, стабильности новой Федеративной Республики Германии, лежат экономические чудеса тех десятилетий (см. главу 9). Когда правительству есть что распределять, чтобы удовлетворить всех, кто чего‐либо требует, а уровень жизни большинства граждан в любом случае неуклонно растет, температура демократической политики редко достигает точки кипения. Компромисс и согласие преобладали, если даже самые страстные сторонники свержения капитализма находили существующее положение вещей на практике не столь невыносимым, как в теории, а самые непримиримые поборники капитализма принимали систему социального обеспечения и постоянные переговоры с профсоюзами рабочих о росте зарплат и надбавках как само собой разумеющееся.

Тем не менее, как показала Великая депрессия, это только часть ответа. Очень сходная ситуация – отказ организованных рабочих смириться со снижением заработной платы, вызванным депрессией, – в Германии привел к падению парламентской республики и в конце концов к провозглашению Гитлера главой правительства, в Великобритании же – только к резкой смене лейбористского правительства на консервативное “национальное правительство” в рамках стабильной и непоколебимой парламентской системы[34]

. Депрессия не вела автоматически к приостановке или уничтожению представительной демократии, что также явствует из ее политических последствий в США (“нового курса” Рузвельта) и Скандинавии (победы социал-демократии). Только в Латинской Америке, где финансы правительства зависели в основном от экспорта одного или двух видов сырьевых товаров, цены на которые внезапно и резко упали (см. главу 3), результатом депрессии стало почти немедленное автоматическое свержение находившихся у власти правительств, главным образом путем военных переворотов. Следует добавить, что в Чили и Колумбии также имела место смена политического курса на противоположный.

Либеральная политика была уязвима в своей основе, поскольку характерная для нее форма правления – представительная демократия – не всегда являлась убедительным способом управления государством, а “эпоха катастроф” редко гарантировала условия, которые могли сделать эту политику жизнеспособной, не говоря уже об эффективности.

Первым из этих условий было наличие легитимности и всеобщего согласия. Демократия сама держится на этом согласии, но не создает его, за исключением развитых и стабильных демократий, где сам процесс регулярных выборов дает гражданам – даже тем, кто находится в меньшинстве, – чувство, что избирательный процесс узаконивает избираемое правительство. Однако очень немногие межвоенные демократии имели прочную основу. До начала двадцатого века демократия за пределами США и Франции была редкостью (Век империи, глава 4). Безусловно, по крайней мере десять европейских государств после Первой мировой войны или полностью обновились, или так изменились по сравнению со своими предшественниками, что не обладали особой легитимностью в глазах своих граждан. Еще меньшее число демократий могло считаться стабильными. Политика государств в “эпоху катастроф” в большинстве случаев была политикой, продиктованной кризисом.