Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Вторым условием являлась совместимость между различными слоями “народа”, чьи независимые голоса должны были выбирать общее правительство. Официальная теория либерально-буржуазного общества не признавала понятие “народа” как совокупности групп, сообществ и других коллективов со своими интересами, хотя его признавали антропологи, социологи и действующие политики. Официально народ (теоретическое понятие, а не реальное сообщество человеческих существ) состоял из отдельных личностей, чьи голоса складывались в арифметическое большинство или меньшинство и преобразовывались в избранные органы, где большинство становилось правительством, а меньшинство – оппозицией. Там, где демократическое волеизъявление пересекало линии раздела между национальными группами населения государства, или там, где было возможно примирить их и разрядить напряженность между ними, демократия была жизнеспособной. Однако в эпоху революций и радикальных социальных конфликтов нормой стала классовая борьба, перешедшая в политику, а не классовый мир. Идеологическая и классовая непримиримость могла разрушить демократическое правительство. Кроме того, халтурно состряпанные мирные соглашения после 1918 года умножили то, что мы в конце двадцатого века считаем смертельной болезнью демократии, а именно разделение жителей исключительно по национально-этническим или религиозным признакам (Glenny, 1992, р. 146–148), как в бывшей Югославии и Северной Ирландии. Три религиозно-этнические группы, имеющие собственные политические блоки, как в Боснии, две непримиримые общины, как в Ольстере, шестьдесят две политические партии, каждая представляющая племя или клан, как в Сомали, не могут, как мы знаем, обеспечить основу для демократической политической системы, а могут служить основой лишь для нестабильности и гражданской войны, если только одна из противоборствующих сил или некая внешняя сила не является достаточно влиятельной, чтобы установить господство (недемократическое). Распад трех многонациональных империй – Австро-Венгрии, России и Турции – превратил три наднациональных государства (чьи правительства были нейтральны по отношению к многочисленным национальностям, которыми они правили) в большое количество национальных государств, каждое из которых включало чаще всего одну,

максимум две или три этнические группы.

Третье условие – демократические правительства не должны были слишком много управлять. Парламенты появились не столько для того, чтобы управлять, сколько для того, чтобы контролировать правящую власть, что до сих пор ярко выражено в отношениях между американским конгрессом и правительством. Это был механизм, созданный в качестве тормоза, которому пришлось работать двигателем. Хотя суверенные ассамблеи, избранные на основе ограниченных, но все расширяющихся избирательных прав, становились обычным явлением начиная с “эпохи революции”, буржуазное общество девятнадцатого века предполагало, что основная масса его граждан будет занята не в сфере управления, а в сфере саморегулирующейся экономики и частных неофициальных объединений (“гражданского общества”)[35]

. Трудности управления путем выборных органов удавалось обойти: во‐первых, общество не ожидало от своих парламентов особой руководящей и даже законодательной деятельности, а во‐вторых, считало, что правительство или, скорее, администрация могут функционировать независимо от причуд парламентариев. Как мы видели (см. главу 1), органы из независимых и несменяемых государственных чиновников стали необходимы в правительствах современных государств. Парламентское большинство требовалось лишь там, где нужно было вырабатывать или одобрять важные и спорные решения исполнительной власти, и главной задачей правительства было формирование или поддержание нужного числа сторонников, поскольку (за исключением Америки) исполнительная власть в парламентских государствах обычно не избиралась путем прямых выборов. В государствах с ограниченным избирательным правом (т. е. там, где электорат в основном состоит из обеспеченного, обладающего властью или влиянием меньшинства) это можно было сделать с помощью общественных договоренностей по вопросам “национальных интересов”, не говоря уже о таком ресурсе, как кумовство.

В двадцатом веке от правительств все чаще требовалось именно управлять. Государство, которое ограничивается выработкой основных правил бизнеса и гражданского общества, где роль полиции, тюрем и вооруженных сил сводится к защите от внутренней и внешней угрозы, “государство – ночной сторож”, так же устарело, как и ночной сторож, который породил эту метафору.