Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Четвертым условием являлось богатство и процветание. Демократии 1920‐х годов рухнули под напором революции и контрреволюции (Венгрия, Италия, Португалия) или национальных конфликтов (Польша, Югославия), демократии 1930‐х годов – в результате депрессии. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить политическую атмосферу Веймарской республики и Австрии 1920‐х годов с обстановкой в Федеративной Республике Германии и Австрии после 1945 года. Даже национальными конфликтами стало легче управлять, когда политики, представляющие интересы всех меньшинств, смогли питаться из общей государственной кормушки. В этом, в частности, заключался секрет могущества Аграрной партии в Чехословакии – единственной подлинной демократии в Восточной и Центральной Европе: она обещала распределение благ независимо от этнических границ. Но в 1930‐е годы даже Чехословакия уже не могла удерживать вместе чехов, словаков, немцев, венгров и украинцев.

В подобных условиях демократия превратилась в механизм оформления разногласий между непримиримыми группами. Очень часто даже в самых благоприятных обстоятельствах она вообще не создавала стабильной основы для демократического правления, особенно когда теория демократического представительства выражалась в наиболее жестких версиях пропорционального представительства[36]. Когда в ситуации кризиса добиться парламентского большинства оказалось невозможно, как это произошло в Германии (в отличие от Великобритании

[37]), искушение свернуть в другую сторону возобладало. Даже в стабильных демократиях допускаемые этой системой политические разногласия многие граждане считают издержками, а не преимуществами демократии. Сама стилистика политики предполагает, что кандидаты и партии являются представителями общенациональных, а не узкопартийных интересов. Во времена кризиса издержки этой системы казались непреодолимыми, а преимущества – сомнительными.

При таких обстоятельствах нетрудно понять, что парламентская демократия в государствах-преемниках прежних империй, так же как и в большинстве стран Средиземноморья и Латинской Америки, была чахлым цветком, растущим на голых камнях. Самый сильный аргумент в ее пользу, заключающийся в том, что, как бы она ни была плоха, демократия все же лучше любой альтернативной системы, неубедителен. В период между Первой и Второй мировыми войнами он только изредка звучал реалистично.

Но даже в речах защитников демократии не было уверенности. Ее отступление казалось неизбежным, и даже в Соединенных Штатах авторитетные, однако излишне мрачные наблюдатели предполагали, что “у нас это возможно” (Lewis, 1935). Никто серьезно не предсказывал и не ожидал ее послевоенного расцвета, а еще менее – ее возвращения, даже на короткое время, в качестве преобладающей формы правления повсеместно на земном шаре в начале 1990‐х годов. Для тех, кто оглядывался назад из этого времени на период между мировыми войнами, отступление либеральных политических систем казалось кратким перерывом в их неуклонном покорении земного шара. К сожалению, с приходом нового тысячелетия противоречия политической демократии больше не кажутся безвозвратно ушедшими в прошлое и может случиться так, что мир вновь вступит в период, когда ее преимущества больше не будут выглядеть такими же очевидными, как в период 1950–1990 годов.

Глава пятая

Против общего врага

Для юных, взрывных, как петарды, поэтовЗавтра – высоких идей вдохновенье,Прогулки у озера в сумерках летних,

Сегодня – сраженье.У. X. Оден. Испания, 1937