Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Читать популярную литературу было еще страшнее. Швейцарский семейный листок пугал новыми «Содомом и Гоморрой», новым «всемирным потопом, ужаснее библейского», подразумевая при этом нервозность среди школьников. Но всех превзошла статья одного врача в «Reformblätter» (1907), который писал: «Неврастения – расстройство, о котором можно говорить, что по распространенности своей оно не превзойдено никаким другим». «Да, холера и чума требуют стотысячных жертв; туберкулез, алкоголь, сифилис забирают миллионы, однако они ничто в сравнении с ежедневно и ежечасно подступающей слабонервностью. Да, если быть точным: только состояние слабонервности позволяет названным болезням с таким размахом собирать свою жатву» (см. примеч. 2).

«Никто так не заразен для окружения, как невротик», – пишет справочник по нервным болезням 1931 года. Какими путями передается инфекция? Макс Лэр приводит устрашающий пример учителя народной школы, который «заставлял учеников наизусть заучивать симптомы неврастении», а затем опрашивал детей друг за другом, «замечают ли они за собой подобные явления во время работы, и какие именно». Адольф фон Штрюмпель настойчиво предупреждает, что «в присутствии детей нельзя злоупотреблять словом “нервный”». «Ребенок должен как можно дольше избегать знакомства с этим словом!» Август Крамер описывает «заразных личностей», способных превратить в невротиков целые семьи, включая прислугу. По его словам, известно и то, что «нервный начальник способен целую армию своих служащих превратить в невротиков». Чего же было ожидать от невротичного кайзера! Некоторые наделяли нервозность социальной и социализирующей силой. Макс Нордау полагал, что те, кого она коснулась, «притягиваются друг к другу как магнит и железные опилки» (см. примеч. 3).

Но чем больше неврастения казалась символом времени, тем сильнее напрашивалась мысль, что вместо того чтобы еще громче бить в колокола, можно поменять акценты и считать нервозность, со всеми ее неудобствами, не болезнью, а феноменом культуры. «Кто сегодня не неврастеник?», – задается вопросом Пельман в 1900 году. Если так, то оставалась ли неврастения болезненным состоянием или, что гораздо реалистичнее, не стала ли она нормой? Исследования мозга полезны «сегодня, когда все стали неврастениками, ха-ха-ха», – смеялся старый Райнер Фердинанд, эрцгерцог Австрийский, когда ему в 1906 году представили Международную комиссию по изучению мозга (Brain Commission).

В последнее предвоенное десятилетие теория неврастении демонстрировала совершенно различные тенденции. Часть авторов поддались страхам перед вырождением и стали считать слабонервность более или менее безнадежным явлением упадка. Однако главное направление медицинской мысли шло в ином направлении и трактовало нервозность как доброкачественное расстройство без физической причины, преодолеть которое можно психологическими методами, в особенности через воспитание воли. Были и те, кто задавался вопросом, стоит ли вообще стремиться к полному подавлению неврастении и не идет ли речь в данном случае скорее о некоей одаренности

– реактивности, готовности к скорейшему ответу и таким образом адекватному ответу на требования индустриальной культуры!

В каком-то смысле позитивная оценка неврастении витала в воздухе с самого начала. Традиция воспринимать повышенную чувствительность как достижение культуры существовала в сентиментальную эпоху конца XVIII века и поддерживалась в первую очередь образованной буржуазией, женщинами и художественными кругами. Немалое число медиков, писавших о неврастении, воспринимали себя как людей в высшей степени нервных, так что идея ассоциировать с этим расстройством особую остроту чувств и особенные дарования напрашивалась сама собой. Бирд понимал неврастению как расстройство, однако нервозность, из которой она развивалась, была для него выражением прогресса цивилизации и ответом на него: «Нервозность нового времени – это вопль системы, которая борется со своим окружением».

Врачу и неврастенику Маргарет Э. Кливз принадлежит самодовольный афоризм о том, что «мировые достижения в большой степени осуществлены руками неврастеников», причем она считает это общепризнанным фактом. Густав Ашаффенбург в 1909 году заметил, что «нервозность и гениальность» – это «две формы проявления одной и той же психопатической диспозиции». Ведь нередко мы видим, как «неврастеники становятся гениальными первопроходцами культуры»! (см. примеч. 4).