Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Разоблачения Гардена, которые в течение нескольких лет эпизод за эпизодом изящно предлагались широкой публике, стали европейской сенсацией и приковали к себе всеобщее внимание. Эйленбург полностью сдался, признав, что стал для немцев «жупелом», при имени которого бьют «кулаком о пивной стол». Карл Краус, когда-то почитатель Гардена, теперь кипел от ярости и отвращения к той низости, с какой Гарден мобилизовал предрассудки против гомосексуальности, и ужасался чудовищному отклику на эту травлю в Германии. Необъяснимая популярность «антигомосексуалиста» Гардена, по словам Крауса, демонстрировала «духовную извращенность этого народа». Именно тогда он произнес фразу о «немцах как народе судей и палачей», которую сегодня обычно относят к преступлениям национал-социалистов (см. примеч. 73).

Примечательно, что первым, кто сообщил кайзеру о гарденовской атаке в «Die Zukunft», был кронпринц, решительный сторонник жесткого курса в политике. Это добавило ему популярности. «Никогда я не забуду отчаянное, искаженное лицо моего отца, смотревшего на меня неподвижно и растерянно», – вспоминал он позже. Кронпринц объяснил этот ужас «моральной чистотой» кайзера, который до этого случая не имел понятия о сексуальных извращениях в лучших семействах. Однако в действительности Вильгельма испугало то, что в опасности может оказаться он сам. Цедлитц-Трютцшлер в ноябре 1907 года записал, что скандал вокруг Эйленбурга «в итоге сильнее затронул кайзера, чем можно было предвидеть». При этом ему бросилось в глаза, что Вильгельм II не пытался вытеснить из сознания эту мучительную ситуацию. «Обычно он старается избегать правды, если она может быть неприятной, но здесь хотел услышать все до конца». Его реакции были крайне резкими – то он впадал в глубочайшее уныние, то вскипал яростью на прессу. «Короче, у него, так сказать, сдали нервы», – комментировал гофмаршал. Баронесса Шпитцемберг тогда заметила, что Вильгельм II и его окружение стали более «брутальными». Ведь кайзер никогда не был сугубо мягким и чувствительным человеком, каким его хотел видеть Эйленбург, и теперь, когда мягкосердечие оказалось не в чести, он тем более рьяно обратился к твердой стороне своего характера и не препятствовал краху Эйленбурга (см. примеч. 74).