Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Неизвестно, произнес ли Ленин эти слова, но хорошо известно, что нечто подобное говорил, и не один раз, сам Горький. В 1910-х годах Горький был самым знаменитым в России писателем, самым почитаемым пророком и самым страстным юдофилом. Он не был членом партии большевиков, но сходился с ними в любви к подвижному пролетарию и ненависти к русскому и украинскому крестьянину, “дикому, сонному, приросшему к своей куче навоза” (как выразился Ленин). Горький был еще большим ницшеанцем, чем большевики: все традиции и религии, по его мнению, увековечивают рабство и посредственность, а первым подлинным иконоборцем является этимологически корректный пролетарий, который не производит ничего, кроме потомства (proles).

Единственное средство против “свинцового” мещанства – революция, а величайшие революционеры в истории человечества – евреи[237]

. “Старые крепкие дрожжи человечества, евреи всегда возвышали дух его, внося в мир беспокойные, благородные мысли, возбуждая в людях стремление к лучшему”. Наделенный “геройским” идеализмом, “все изучающий, все испытующий” еврей спас мир от покорности и самодовольства.

Этот идеализм, выражающийся в неустанном стремлении к переустройству мира на новых началах равенства и справедливости, – главная, а может, и единственная причина вражды к евреям. Они нарушают покой сытых и самодовольных и бросают луч света на темные стороны жизни. Своей энергией и воодушевлением они внесли в жизнь огонь и неутомимое искание правды. Они будили народы, не давая им покоя, и наконец – и это главное! – этот идеализм породил страшилище для владык – религию массы, социализм.

Нигде, согласно Горькому, в евреях не нуждались так отчаянно и не обращались с ними так плохо, как в России, где “расхлябанность” (обломовщина) была главной национальной чертой, а переход “из болота восточной косности на широкие пути западноевропейской культуры” – беспрецедентно тяжкой мукой. Еврейская традиция, которая “запрещает… всякое праздное, не основанное на труде удовольствие”, это “то самое, чего недостает нам, русским”. Ибо “где-то в глубине души русского человека – все равно, барин он или мужик, – живет маленький и скверный бес пассивного анархизма, он внушает нам небрежное и безразличное отношение к труду, обществу, народу, к самим себе”. И чем очевиднее тот факт, что “евреи больше европейцы, чем русские” и что еврей “как психический тип культурно выше, красивее русского”, тем сильнее негодуют покорные и самодовольные.

Если некоторые евреи умеют занять в жизни наиболее выгодные и сытые позиции, это объясняется их умением работать, экстазом, который они вносят в процесс труда, любовью “делать” и способностью любоваться делом. Еврей почти всегда лучший работник, чем русский, на это глупо злиться, этому надо учиться. И в деле личной наживы, и на арене общественного служения еврей носит больше страсти, чем многоглаголивый россиянин, и, в конце концов, какую бы чепуху ни пороли антисемиты, они не любят еврея только за то, что он явно лучше, ловчее, трудоспособнее их[238].