Ермак

— Вот это хапуга! — одобрил расстрига. — Непременно среди рыб соборный протодьякон. Ловок! Гляди, гляди! — указал он на речной перекат, над которым разносился плеск и сверкали брызги. — Ишь ты! Боярин-осетр играет, перекатывается с боку на бок. Любит, шельмец, понежиться…

Струги и бусы втянулись в узкий ерик, вдоль шли топкие берега; и как только среди буйной зелени возникал парус переднего суденышка, сразу взлетали тысячи птиц — гусей, уток, лебедей. Поднимался шум, птичий гомон, и не слышно было человеческого голоса.

Струги плыли дальше, и вдруг казаки повскакали с мест и потянулись руками к невиданным цветам. Яркие, огромные, они рдели среди плотных чашеобразных листьев и переливались изумительными оттенками.

— Что за цвет? — спросил Ермак.

— То лотос — редкий в сих местах, — пояснил расстрига. — В жарких странах, в Египетской земле, родина сего дивного растения.

Он ласково взглянул на пламенеющие лепестки бутона и продолжал душевно:

— Три дня живет цветок лотоса, и то самое дивное, — что ни день, то по-новому озаряется он: ноне лепестки ярко-розовые, завтра посветлеют, а на третий день станут бледно-розовыми. И, чудо из чудес, — весь цвет переливается и по-иному каждый миг выглядит. Вот тучка набегает, гляди, побледнели краски, чуток брызнет солнышно — и зальется лотос алым-преалым цветом…

Весь долгий, сияющий жарким солнцем день плыли казаки к морю и не могли надивиться, налюбоваться. К вечеру забрались на островок. Кругом шумел камыш, а за ним погасала багряная заря. И вот час, другой — и на небе, как золотое просо, рассыпались звезды; ночь, темно-синяя, полная таинственных звуков, накрыла пологом землю и воду, камыш и струги. Казаки зажгли костры и повесили котлы варить уху.

Ермаку не сиделось у огня. Взяв пищаль, он пошел бродить по камышам. Скоро услышал, как в стороне под тяжелым шагом забулькала вода. Казак насторожился: кто-то перебирался через протоку. Хороший слух уловил чавканье. Кабан!

Все гуще и гуще сдвигались заросли, при слабом свете звезд не видно было ни собственных рук, ни ног. Казак повернул обратно — к кострам.

Стан был близко — до Ермака порою долетал его шум: говор, смех, удары топоров… В ту минуту, когда он набрел на нужную тропку и готовился выйти к огням, позади вдруг затрещал камыш, и огромный кабан вынесся на казака. Ермак в упор выстрелил в зверя. Кабан упал рылом в землю, но мгновенье — и снова яростно рванулся вперед. Ермак отступил в сторону и со страшной силой воткнул кабану под лопатку нож.

В лагерь атаман вернулся с тяжелой ношей на спине.

— О-го-го, какая добыча! — заголосили казаки.

Савва крякнул и бросился к атаману:

— Силен, ох и силен! Такого вепря на себе тащить.

Ермак свалил на землю кабанью тушу, и двое казаков сейчас же взялись разделывать ее.

4

Три дня плыли казаки к устью Волги. Миновали многочисленные ерики и заросли лотоса, от которых струился приятный аромат, и вдруг волжские берега расступились, и распахнулась безбрежная зеленоватая даль моря. В загорелые лица казаков пахнуло бодрящим морским ветром.

— Ах, мать честная! — закричал Кольцо. — До чего широко и радостно! Глядите, станишники, эко диво-дивное!

Казаки перестали грести и зачарованно разглядывали золотистый плес. По мелкой воде неторопливо расхаживали диковинные птицы; хрупкие, на тонких длинных ногах, они то и дело изгибали длинные и гибкие шеи. Тело птиц походило на большие белоснежные яйца, концы же крыльев были ярко-красные.

Завидя струги, стаи птиц легко поднялись ввысь и, как пух, полетели над морем. Крылья их пламенели на солнце.

— Фламинго то! — объяснил расстрига изумленным казакам.

С осторожностью казаки пробирались к устью Яика. Море тихо плескалось о берег. Хлопьями летали над безбрежным простором чайки. Ермак стоял на корме и всматривался вдаль. На скамье сидел расстрига и вслух рассуждал:

— Каждый человек своей стезей идет и свою правду ищет.

— Правда на земле одна для всех! — сурово ответил Ермак. — Гляди, что в дебрях творится: зверь зверя поедает, птица птицу бьет, и крупная рыба мелкую заглатывает. И люди так живут: сильный слабого обижает.

— А то как же? Маху, известно, не давай, — вставил Савва.

— Правда должна статься такой: человек не зверь и свой устав жизни должен хранить, чтобы всем жилось ладно!

— А почто грабить ногаев идешь? — насмешливо спросил расстрига.

— Бедных не трону, а князей и мурз бог велел по-шарпать! — ответил Ермак и закричал гребцам — Эй, проворней шевелись!

Днем нещадно палило солнце. Дерево на стругах накалялось, и в знойной духоте тяжко было дышать. Вошли в Яиджик… Желтые, мутные воды катились лениво к Каспию. Трудно стало грести. Миновали плавни, и потянулись унылые пустынные берега, сыпучие желтые пески, выжженный ковыль. Далеко в степном мареве мелькали юрты, иногда доносился заливчатый лай псов. Завидя паруса стругов, на холм на резвом коньке выскакивал ногаец в малахае и долгим взглядом провожал казаков. Потом стегал низкорослого конька и скрывался в облаке пыли.

В горячий пыльный полдень за излучиной Яиджика среди барханов показался серый, неуютный городок.