Ермак

Ермак не ответил. «Пропустить бы суда, — продолжал думать он, — беда от них будет! Но как пропустишь, когда ватага шумит, требует? Велика его власть, но считаться с казаками надо…»

«Э, семь бед — один ответ! — тряхнул головой атаман. — Все одно, грехов короб!» — и крикнул;

— По стругам, браты!

Царские струги медлено приближались. Тишина простерлась над камышами. Казаки ждали в засаде.

Солнце припекало, золотые блики колебались и сверкали на тихой воде. Слышалась протяжная песня. Неясная, она становилась все ближе и громче. Пели московские стрельцы.

Ермак вставил пальцы в рот и пронзительно засвистел.

Заскрипели уключины, ударили, заплескали весла, — казачьи струги стремительно вырвались из-под зеленых талов и побежали на переем.

Песня на царских стругах смолкла. С борта передового сверкнул огонь, грянула пушка. Ядро с шипением ударило в Волгу и обдало казаков брызгами.

И сразу стало на реке шумно. Стрельцы примащивались на борту, готовя ружья к встрече.

Ермак окинул реку сметливым взором и загремел на всю повольницу:

— Ей-гей, не зевай! Навались!

Борт царского струга опоясался пищальными огнями.

— Дьяволище! — шумно выругался казак Андрошка и выронил весло. Вода окрасилась кровью. На смену Андрошке сел другой казак.

Всей силой навалились на весла; по казачьим лицам струился пот, горячие рты открыты, груди шумно дышат. Дорога была каждая минута.

Атаман не сводил глаз ни с вражьих, ни со своих судов. Его неумолимый, потемневший взор торопил…

Вот и царский струг. Кольцо с размаху ударил острым багром золоченого орла. Хрупнуло дерево, и остроклювая птица свалилась и закачалась на волне.

Еще раз ударила по стругам пушка, и ядро, описав кривую, хлестнуло по воде далеко позади казаков. Послышалась яростная брань, ругали пушкаря.

Бравый казак Ильин размахнулся и кинул пеньковую веревку с крюком. Рвануло, и сошлись два струга: большой царский и малый казачий. Заревели сотни бешеных глоток, застучали багры, замелькали крючья, и началась схватка…

Стрельцы отважно отбивались, но казаки — бородатые, ловкие — с криком, гамом лезли на струг, — кто по багру, кто по рулю, а кто и просто по шесту, висевшему на крюке…

На палубе кипела суматоха. Повольники перемешались со стрельцами, ломали их алебарды.

— Не быть соколу вороной! — зычно покрикивал стрелецкий голова, с рыжей пламенеющей бородой, и увесистым шестопером бил наотмашь по казачьим голо вам. Бил и грозил:

— Доберусь и до атамана!

Но добраться до Ермака ему так и не удалось. Видела атаман, как от пушки вдруг отбежал высокий жилистый пушкарь и ударом кулака оглушил стрельца.

— Вот тебе за твои злодейства! — проговорил он и обратясь к повольникам, вскричал:

— За вас я, разбойнички! Не трожь меня!

Ермак с изумлением глядел на пушкаря.

— Ты что ж, своего ударил? — спросил он.

— Да нешто это свой? Мучитель он!

Солнце низко склонилось за талы, когда на Волге наступила тишина. С порванными парусами орленые струги медленно плыли по воде.

Повязанных стрельцов отвезли на берег.

— Беги, пока целы! — объявили им казаки. — Пощадили ваши головушки и бороды из-за верности присяге, знатно бились.

Тем временем пушкарь показывал на мурью:

— Тут-ка Васька Перепелицын — посол с ногаями укрылся. Звать их?

— Погоди чуток, — ответил Ермак. — Кто ты такой?

— Пушкарь Петро. Коли ты старшой, возьми меня. И пушечка есть! Ты не гляди, батюшка, что по казакам бил плохо. А пушкарь я добрый, меткий…

Из мурьи неторопливо вышел осанистый боярский сын, в бархатной ферязи темно-вишневого цвета. За его спиной плелись низкорослые ногаи.

Московский посол склонил голову и спросил дрогнувшим голосом:

— Башку отрубишь аль другие муки для меня придумал, разбойник?

Ермак побагровел, но сдержался.

— Я не разбойник! — сказал он твердо, — а гнев божий, каратель за народ — вот кто я! Коли чванишься, боярин, то подвешу тебя на рее…

Посол встретился с глазами Ермака и опустился на колени.

— При мне казна царская, — быстро заговорил он. — Бери все, а мне даруй жизнь! И то помни, атаман, посол — персона неприкосновенная.

Атаман шевельнул плечами.

— То верно, посол — лицо священное. Пожалуй, отпущу тебя, — в раздумье вымолвил он. — Но за казну отхлестаю плетями, не свое даришь. Бить вора!

Перепелицына повалили, вытрясли из штанов, и Иван Кольцо с охоткой отхлестал боярского сына. Он бил его плетью и приговаривал:

— Ты запомни, Васенька, рука у меня добрая, легкая. Легко отделаешься, ворюга. И, когда выпустим тебя, толстомордый, не забудь, что постарался посечь тебя удалец Ивашко Кольцо… Всякое бывает, глядишь, и встретимся мы когда-либо…

Посол лежал, закусив руку, и молчал. Выдюжил безмолвно полста плетей.

— Крепок! — похвалил Ермак. — Слово свое держу свято. Иди!

Поодаль стояли ногайцы, склонив головы. Ермак взглянул на их парчовые халаты, хитрые лица и спросил:

— Мурзы?

— Беки, — разом поклонились ногайцы.

— Хрен редьки не слаще! А ну-ка, братцы, и этих высечь заодно! А потом спустить на берег: пусть бредут!

Мурзаков всех сразу отхлестали. Они, оправляя штаны, поклонились Ермаку:

— Якши, якши…