Есенин в быту

На рубеже 1922–1923 годов с Есениным встречался М. О. Мендельсон. Первый раз это случилось в отеле «Валдорф-Астория» на 34-й улице Нью-Йорка. Морис, начинающий поэт, пришёл с Д. Д. Бурлюком, который прихватил его для компании.

Сергей Александрович посадил гостей лицом к огромному окну, а сам сел к нему спиной. «Постепенно возникло впечатление, – вспоминал Мендельсон, – что, расположившись подобным образом, Есенин проявил какой-то умысел. Вскоре я почувствовал, что поэт как будто сознательно стремился не задерживаться взглядом – хоть на одно мгновение – на открывавшейся перед нами панораме уличной жизни Нью-Йорка».

Разговор Бурлюка с Есениным не клеился. Давид Давидович явно испытывал комплекс эмигранта: сидел на краешке стула, в голосе его проскальзывали заискивающие нотки, и он назойливо предлагал советскому поэту свои услуги. «Вероятно, говорил Бурлюк, Сергей Александрович хотел бы получше познакомиться с достопримечательностями Нью-Йорка? Что ж, это можно без труда устроить. Турне по этому многообразному городу – дело очень хорошее. Как постоянный житель американского метрополитена, он охотно взял бы на себя обязанности гида. Он был бы очень рад оказать такую услугу приезжему русскому поэту».

В ответ Есенин с резкостью в голосе объявил, что он здесь не хочет никуда идти, ничего не намерен смотреть и вообще не интересуется в Америке ничем. Сергей Александрович смотрел на гостей, но ни разу не обернулся к окну. Снова и снова поэт как бы заставлял Бурлюка и его спутника осознать: то, что происходит за стенами гостиницы его абсолютно не трогает. Сидя в кресле или нервно бродя по комнате, Есенин всё время находился как будто далеко от Нью-Йорка. Это был вызов тому обществу, в котором он очутился; это была яростная неприязнь к миру буржуазной бездуховности.

…Выступления Сергея Александровича в Америке были редки. Как-то он читал стихи рабочим – выходцам из России – стихи о природе и о преобразовании России. Рабочие интуитивно уловили революционную струю в поэзии Есенина и с воодушевлением приветствовали его. Выступление поэта сопровождалось одобрительным гулом зала. В конце января нового, 1923 года, Есенин выступал в квартире американского поэта Мани-Лейба. Собрались в основном евреи, эмигрировавшие из России. Вечер был с угощением и выпивкой. Сергей Александрович, как говорится, «набрался». В состоянии сильного опьянения пытался избить жену. Его связали и уложили на диван. Тогда Есенин стал ругать присутствовавших:

– Жиды, жиды, проклятые! Распинайте меня!

Мани-Лейб нагнулся к нему:

– Серёжа, ты ведь знаешь, что это оскорбление.

Есенин умолк, а потом, повернувшись к Мани-Лейбу, повторил:

– Жид!

Мани-Лейб подошёл к нему и шлёпнул его ладонью по щеке. Есенин в ответ плюнул ему в лицо.

Мани-Лейб выругался. Есенин, полежав с полчаса связанным, успокоился и попросил:

– Ну развяжите меня, я хочу домой.

Выспавшись и вспомнив свои ночные «приключения», Есенин устыдился их и решил как-то загладить тягостное впечатление, произведённое его поведением. Как не раз уже было, сослался на болезнь – эпилепсию:

«Перед вечером у меня был припадок. Сегодня я лежу разбитый как морально, так и физически. Сиделка провела у моей постели всю ночь. Приходил доктор и сделал мне укол морфия. У меня та же болезнь, какой болели Эдгар По и Мюссе.

Душа моя неповинна в том, что произошло. Я проснулся утром в слезах, мой добрый Мани-Лейб! Я прошу вас проявить ко мне хотя бы жалость».

Мани-Лейбл проявил таковую, и Есенин «отблагодарил» его: подарил одну из своих книг и в посвящении написал: «Жиду Мани-Лейбу». Что касается эпилепсии, то мнения исследователей здесь расходятся, а документальных данных (заключения врачей) по этому вопросу нет – одни пересказы о якобы увиденном или услышанном.

Правда только то, что в заграничном турне поэт всё время находился в подавленном состоянии. Но причины этого были не в болезни. «В Москве, вообще повсюду в России, – писал Сол Юрок, – он выступал как великий Есенин, новый Пушкин. Даже сама Изадора преклонялась перед его бессмертным даром. Однако в Берлине, в Париже, повсюду в Америке – кто когда-нибудь слышал о Есенине? Всегда звучало только Изадора, Изадора, одна Изадора.

И этот самовлюблённый человек, испорченный обожанием русских, испытывал за границей отсутствие этого обожания, и ему это было тем более горько, ибо по мере того как они уезжали всё дальше от Москвы, слава Дункан всё росла. Он страшно завидовал Изадоре. Его ревность доходила до того, что он вообще отрицал её искусство».

Есенин был настолько амбициозен и нескромен, что не мог утаить от своего московского окружения притязаний на мировую известность. И вдруг обнаружил, что для западного человека он всего лишь «молодой муж» несравненной Дункан. Болезненно тщеславный, поэт запил и почти «не просыхал» всё время своего пребывания в Германии, Италии, Франции и Америке. Особенно последней.