Есенин в быту

– В Берлине, в автобиографии, написал, что я „гораздо левее“ коммунистов… Эх хватил! А вступлю обязательно!

Каждый день Есенин с удовольствием присутствовал на уроке танца, который Ирма устраивала на зелёной лужайке возле дома. Иногда уходили далеко гулять, возвращались голодные, как волки».

Но вскоре случилось непредвиденное.

– Когда Изадора бывала одна, – рассказывала камеристка Дункан Мэри Дести, – она часами сидела над большим альбомом с фотографиями её детей. С этим альбомом она никогда не расставалась и очень редко показывала его кому-нибудь. Однажды вечером Сергей пришёл домой неожиданно и застал Изадору в слезах над альбомом с её дорогими утраченными детьми. В припадке ярости он вырвал альбом из её рук и, прежде чем она успела остановить его, швырнул его в горящий камин. Изадора пыталась вытащить альбом из огня, но он со всей силой безумца держал её, издеваясь над её детьми. В конце концов она потеряла сознание и упала.

Кроткая и любящая женщина, прощавшая Есенину все его дикие выходки, не могла предать память о своих трагически погибших детях и укрепилась в мысли расстаться с человеком, способным на такое изуверство.

Был ещё один инцидент, не столь значительный для Дункан, но весьма неприглядный в моральном отношении.

Неожиданно Есенин исчез. Прождав три дня, Айседора решила ехать на юг. Заказали билеты в Кисловодск и стали собираться. Ирма, приёмная дочь Дункан, была удивлена, что у великой танцовщицы мало вещей.

– Да, у меня нет ничего, – ответила Дункан. – Все новые вещи, что я покупала в Нью-Йорке и Париже, исчезали вскоре после того, как я их покупала. Сначала я подумала, что это горничная. Затем однажды я случайно обнаружила, что новое чёрное платье от «Фортюн», которое доставили за несколько дней до того на улицу де ля Помп, оказалось в одном из новых чемоданов Есенина. Одно за другим всё мое бельё испарилось из ящиков комода. А уж до моих денег…

И она в отчаянии махнула рукой.

– Что ж, – посоветовала Ирма, – тогда стоит взять из его чемоданов то, что по праву принадлежит вам.

– О! – воскликнула Айседора. – Мы не должны этого делать. У него мания, что кто-нибудь прикоснётся к его чемоданам.

Но доброжелатели Дункан всё же уговорили её вскрыть самый большой чемодан. Там оказалось дорогое мыло, духи, бриллиантин, тюбики зубной пасты и мыльного крема, лезвия для безопасной бритвы… В другом чемодане были предметы мужского и женского туалета, приобретённые на долларовые счета.

И как на грех, при вскрытии очередного чемодана заявился его хозяин. Айседора бросилась к нему с распростёртыми объятиями:

– Сергей! Сергей! Где ты был? Изадоре грустно, грустно!

Есенин оттолкнул супругу и заорал диким голосом:

– Мои чемоданы! Кто совал свой нос в мои чемоданы? Я убью любого, кто тронет мои чемоданы! Мои чемоданы!

С трудом его уверили, что чемоданы просто хотели вынести из комнаты, решив что он уже не вернётся.

Есенин пришёл переодеться. Пока доставал из одного чемодана костюм, Дункан выхватила из него своё платье. Затем ещё что-то. Сергей Александрович не хотел отдавать присвоенные им вещи и кричал:

– Это моё! Это моей сестре. Ты мне его дала в Париже. Это моё!

– Нет! Нет! – возражала Айседора. – Это Ирме. Бедняжка Ирма: ни одного подарка из Парижа! Это подарок Ирме.

Отвоевав подарок приёмной дочери, Дункан ушла в свою комнату. В это время к Сергею Александровичу подошёл её импресарио Шнейдер, организовавший турне Айседоры, и сообщил о предстоящем отъезде:

– Куда? – нервно встрепенулся Есенин.

– В Кисловодск.

– Я хочу к ней.

– Идёмте.

Айседора сидела на полукруглом диване спиной к вошедшим. Есенин тихо подошёл сзади и, опёршись на полочку спинки дивана, наклонился к Дункан:

– Я тебя очень люблю, Изадора… очень люблю, – с хрипотцой прошептал он.

…Было решено, что Есенин поедет в Кисловодск через три дня, в которые он должен ночевать на Пречистенке.

В первый вечер после отъезда жены Есенин пришёл рано и был грустен: в доме всё напоминало Дункан. Разговаривал со Шнейдером: ругал своего издателя, сетовал на непорядки в лавке писателей, поделился планами по изданию журнала крестьянских писателей и поэтов. На следующий день прибежал в возбуждённом состоянии и объявил:

– Ехать не могу! Остаюсь в Москве! Такие больше дела! Меня вызвали в Кремль, дают деньги на издание журнала!

Он суматошно метался от ящиков стола к чемоданам:

– Такие больше дела! Изадоре я напишу. А как только налажу всё, приеду туда к вам!

Вечером Есенин не пришёл, а ночью ввалился с пьяной компанией, которая к утру исчезла, опустошив его чемоданы. На следующий день (было уже 17 августа) пришёл проститься со Шнейдером, уезжавшим в Кисловодск, и объявил Илье Ильичу:

– Жить здесь один не буду. Перееду обратно в Богословский.

И переехал. 29 августа писал Дункан:

«Дорогая Изадора! Я очень занят книжными делами, приехать не могу.

Часто вспоминаю тебя со всей своей благодарностью к тебе. С Пречистенки я съехал сперва к Колобову, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом.

Дела мои блестящи. Очень многого не ожидал.