Есенин в быту

Был у Троцкого. Он отнёсся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство. Желаю успеха и здоровья и поменьше пить. Привет Ирме и Илье Ильичу.

Любящий С. Есенин» (6, 158).

Турне Дункан затягивалось, и она бомбардировала супруга письмами и телеграммами. Это нервировало Есенина, который уже любил Августу Миклашевскую и жил у Галины Бениславской. В конце концов, не выдержав душевного напряжения, он подготовил следующую телеграмму Айседоре: «Я говорил ещё в Париже, что в России я уйду. Ты меня очень озлобила. Люблю тебя, но жить с тобой не буду. Сейчас я женат[58] и счастлив. Тебе желаю того же».

Бениславская резонно заметила:

– Если кончать, то лучше не упоминать о любви.

Есенин сократил текст телеграммы: «Я люблю другую. Женат и счастлив».

Для Айседоры это был страшный удар, она не могла смириться с мыслью, что поэт мог променять её на свою «прислугу Бениславскую». Телеграмма была получена 13 октября, а 16-го Дункан была уже в Москве. Она хотела объясниться с любимым, но найти его не могла. Он явился сам – пьяный и крайне возбуждённый. В присутствии посторонних людей Есенин учинил такой скандал, что Шнейдер вынужден был выставить его за дверь. В письме, посланном вслед, Илья Ильич высказал всё, что думал о поведении Сергея Александровича и о его отношении к жене:

«Не думаешь ли ты, что это дурной вкус – устраивать крик в комнате Изадоры в присутствии других людей, что ты любишь другую женщину и ещё двух обрюхатил? Что подумают люди о тебе, услышав такой разговор? Единственная вина Изадоры заключается в том, что она была слишком добра к тебе. Ты же вёл себя как свинья. Сколько раз ты твердил мне, как сильно ты любишь Изадору, однако первое, что ты сделал, вернувшись в Москву, ты нанёс ей оскорбление, опубликовав стихотворение, адресованное другой женщине…

Ты повсюду кричишь, что Изадора упрятала тебя в сумасшедший дом. Я видел счёт, из которого явствует, что ты находился в первоклассном санатории. Ты ведь не думаешь, что в сумасшедшем доме тебе позволили бы уходить, когда тебе заблагорассудится? Это санаторий, который стоил Изадоре кучу денег, спас тебя от полиции и высылки из страны.

Ты на Пляс д’Опера ударил французского полицейского. Если бы не влияние и связи Изадоры, ты оказался бы в тюрьме на долгие месяцы. Изадора повсюду защищала тебя, я видел, какие замечательные статьи она писала в твою защиту. Ради тебя она лишилась своего американского паспорта, с какими жертвами и ужасными трудностями она вывозила тебя во Францию, Италию и Америку. А ты в своей собственной стране отплатил ей самым подлым образом. Я прекрасно знаю, что Изадора сделала для тебя, но я не вижу, что дала ей твоя так называемая „любовь“. Возвращаясь от тебя, я испытывал только стыд и ложь, а после вчерашнего скандала единственное, что я могу тебе сказать, так это что я не хочу тебя больше видеть».

Но великому поэту было плевать на мнение «какого-то импресарио» (и вчерашнего друга). «Порадел» этому Н. А. Клюев.

Приехав в конце октября в Москву, он подговорил собутыльников поэта и затащил Сергея Александровича к Дункан, надеясь чем-нибудь поживиться у богатой американки. Три дня и три ночи Есенина не было дома. Бениславская нашла его в кафе «Стойло Пегаса» и с трудом оторвала от пьяной компании. Сергей Александрович был явно не в себе. Позднее Галина Артуровна описала тогдашнюю ситуацию:

«Что с ним творилось, трудно сказать, но состояние было такое, точно он ждёт конца с минуты на минуту. Ему казалось, что всё погибло. Торопливо, дрожащими руками, вынимает из кармана какую-то рукопись:

– Вот, спрячьте. Я записал. Только не смотрите, это не мой, это сумасшедший почерк. Я сумасшедшим записывал. Боялся, не запишу – и пропало.

Посмотрел ещё раз на рукопись:

– Видите, ведь это же не мой почерк, совсем сумасшедший.

Я взглянула на рукопись и испугалась сама: почерк-то его, но видно, что писал совсем невменяемым. Сама не понимаю, но было что-то жуткое в этих по-есенински расставленных буквах, в каждой из которых было такое нечеловеческое напряжение и дикое мучение мечущегося человека, что даже мне, далёкой от таких мистических восприятий, почудилось, что смерть стояла рядом с его плечом, когда он записывал.

Спрятав поскорее рукопись, спросила, в чём дело, что с ним случилось. Трудно было понять что-либо из его панически бессвязного рассказа. Сразу же, как приехали к Дункан, его деликатно оставили наедине с ней. Сцены, уговоры и т. д. Всё время вино. И в конце концов Клюев заставил его курить гашиш.

– Этот подлец, я один только знаю, какой подлец, – Клюев дал мне гашиш. Вы думаете, Клюев не может отравить? Галя, вы ещё очень мало знаете, вы не знаете всего. О, он всё может. Он никого не любит, и ничто ему не дорого. Ему плохо, не удалось – и он никого не пожалеет. Только спасите, не пускайте меня туда.

Сам всё время дрожит и бледный как мел. Вдруг что-то вынимает из кармана, со страхом и опаской. Как будто сломанная папироска – мундштук от гильзы. Нагибается и на ухо, с отчаянием – всё, мол, кончено – говорит: