Читаем Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины полностью

«Радостно было смотреть на нее»

В Москве Мария Львовна, набираясь опыта, посещает больницы, учится на курсах медицинских сестер.

О работе Маши Толстой на медицинском поприще ее брат, Илья Львович, пишет:

«Вечная заступница за всех обиженных и несчастных, Маша всей душой ушла в интересы деревенских бедняков и, где могла, помогала своими слабыми физическими силенками и, главное, своим большим, отзывчивым сердцем.

В это время докторов в доме еще не было, и все больные из Ясной Поляны, а иногда и из ближайших соседних деревень обращались за помощью к Маше.

Часто она ходила навещать своих больных по избам, и до сих пор среди наших крестьян жива благодарность к ее памяти, и среди баб сохранилось твердое убеждение, что Мария Львовна «знала» и безошибочно могла определять, выздоровеет ли больной или нет.

Живой портрет Марии Львовны находим в записях пианиста и композитора Гольденвейзера:

«Когда она возвращалась со своей медицинской практики, радостно было смотреть на нее, окруженную пестрой толпой ребят, одних – везших на себе тележку с медикаментами, других – просто провожавших ее домой».

Лечением крестьян занимается, хотя не так энергично, и старшая дочь, Татьяна Львовна. Об этом – характерная запись в ее дневнике: «Я смотрела сейчас, как ему <Л.Н.Толстому> перевязывали ногу, чтобы также перевязать ногу Алене Королевне, у которой то же самое. Я убедилась, что смотреть на это гораздо ужаснее, чем самой перевязывать, и мне ничего не стоило Аленину ногу мазать и завязывать. Пропасть больных на деревне, которых мы стараемся на ноги поставить, и некоторые выздоравливают; один только Спиридонов мальчик, кажется, умирает. Он уже весь пухнет; у него дизентерия».

Чтобы приносить пользу больным в деревнях, стали изучать медицину и дочери брата Сергея Николаевича.

Замечательно: родные и знакомые объясняют это стремление оказывать медицинскую помощь крестьянам влиянием «опровергателя медицины» Льва Толстого.

Иначе нельзя жить

Чтобы шире взглянуть на отношение Толстого к медицине, припомним о начатой и возглавленной им, возложенной им на себя борьбе с голодом.

Толстой живет на земле, живет землею, не тем лишь, что кормится ею, – он живет землею, потому что она составляет главный предмет его мыслей и забот, «земельный вопрос» для него главный, осевой вопрос российского развития. Он наблюдает голод не отстраненным взглядом человека, следящего за событиями по газетным статьям, – он наблюдает голод изнутри, из гущи крестьянской массы, видит заброшенные избы, нищих, бредущих по дорогам в поисках куска хлеба, умирающих детей, падающую от бессилия скотину. Каждый неурожай, каждый голодный год зримо ускоряет мучительно сознаваемое им вымирание народа.

Особенно голодные в центральных губерниях – 189 1 и 1892 годы. Толстой ищет, как противодействовать нахлынувшей беде. Поначалу он бродит мыслями на путях проповеди любовного общения – надо убедить людей, что только любовные отношения между людьми могут принести спасение. Он против обращений за помощью к правительству, которое само утверждает и защищает нынешнее общественное устройство, приведшее к несчастью, он против пожертвований, когда люди, ограбившие народ, жалуют ему крохи со своего стола, против всего, что предлагает неправедный строй жизни. «Любить важнее, чем кормить, потому что можно кормить и не любить, т. е. делать зло людям, но нельзя любить и не накормить». Он призывает всеми средствами «вызывать в людях любовь друг к другу».

Но это – в теории. А на деле: не может он, Лев Толстой, читать любовные проповеди опухшим от недоедания, нищим, умирающим людям. Не может так жить, чтобы у него на столе редиска розовая и масло желтое, а вокруг «злой черт голод делает уже свое дело».

Нет, не для того смотрят на него сорок веков с высоты пирамид, чтобы в такую пору он занимался проповедями. «Не спал до четырех часов – все думал о голоде». Он решает взяться за устройство народных столовых, куда приходили бы голодные кормиться, главное – приложить личный труд, не советы давать, не призывать – самому идти на передовую, быть, по его словам, «в самой середине голодающих».

Его «четвертый бастион» – деревня Бегичевка Рязанской губернии. Здесь, в имении своего старого приятеля Ивана Ивановича Раевского, он располагает свой штаб. Сравнение с четвертым бастионом – не «поэтическая вольность». В голодной местности Лев Николаевич встречает старого севастопольского товарища, теперь он земский деятель, который, по оценке Толстого, «верно сказал», что «испытывает чувство, подобное тому, которое было в Севастополе»: «Спокоен, т. е. перестаешь быть беспокоен, только тогда, когда что-нибудь делаешь для борьбы с бедой. Будет ли успех – не знаешь, а надо работать, иначе нельзя жить».

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
40 градусов в тени
40 градусов в тени

«40 градусов в тени» – автобиографический роман Юрия Гинзбурга.На пике своей карьеры герой, 50-летний доктор технических наук, профессор, специалист в области автомобилей и других самоходных машин, в начале 90-х переезжает из Челябинска в Израиль – своим ходом, на старенькой «Ауди-80», в сопровождении 16-летнего сына и чистопородного добермана. После многочисленных приключений в дороге он добирается до земли обетованной, где и испытывает на себе все «прелести» эмиграции высококвалифицированного интеллигентного человека с неподходящей для страны ассимиляции специальностью. Не желая, подобно многим своим собратьям, смириться с тотальной пролетаризацией советских эмигрантов, он открывает в Израиле ряд проектов, встречается со множеством людей, работает во многих странах Америки, Европы, Азии и Африки, и об этом ему тоже есть что рассказать!Обо всём этом – о жизни и карьере в СССР, о процессе эмиграции, об истинном лице Израиля, отлакированном в книгах отказников, о трансформации идеалов в реальность, о синдроме эмигранта, об особенностях работы в разных странах, о нестандартном и спорном выходе, который в конце концов находит герой романа, – и рассказывает автор своей книге.

Юрий Владимирович Гинзбург , Юрий Гинзбург

Биографии и Мемуары / Документальное
Савва Морозов
Савва Морозов

Имя Саввы Тимофеевича Морозова — символ загадочности русской души. Что может быть непонятнее для иностранца, чем расчетливый коммерсант, оказывающий бескорыстную помощь частному театру? Или богатейший капиталист, который поддерживает революционное движение, тем самым подписывая себе и своему сословию смертный приговор, срок исполнения которого заранее не известен? Самый загадочный эпизод в биографии Морозова — его безвременная кончина в возрасте 43 лет — еще долго будет привлекать внимание любителей исторических тайн. Сегодня фигура известнейшего купца-мецената окружена непроницаемым ореолом таинственности. Этот ореол искажает реальный образ Саввы Морозова. Историк А. И. Федорец вдумчиво анализирует общественно-политические и эстетические взгляды Саввы Морозова, пытается понять мотивы его деятельности, причины и следствия отдельных поступков. А в конечном итоге — найти тончайшую грань между реальностью и вымыслом. Книга «Савва Морозов» — это портрет купца на фоне эпохи. Портрет, максимально очищенный от случайных и намеренных искажений. А значит — отражающий реальный облик одного из наиболее известных русских коммерсантов.

Анна Ильинична Федорец , Максим Горький

Биографии и Мемуары / История / Русская классическая проза / Образование и наука / Документальное