Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Доктора в то время у нас ни дома, ни в деревне поблизости не было, и ко мне приходили всегда больные со всех окрестных деревень и, конечно, также из Ясной Поляны. Своих детей, семью Кузминских <сестры, Татьяны Андреевны> и весь персонал гувернанток и прислуг – всех лечила я сама. Отчасти вынесла я кое-какие знания из моего родительского дома, отчасти научилась от докторов, лечивших в нашем доме, уже когда я вышла замуж, а то справлялась по лечебникам, особенно по Флоринскому

<Популярная книга В.М.Флоринского «Домашняя медицина. Лечебник для народного употребления» имеется в яснополянской библиотеке>. Рецепты докторов я всегда берегла и по ним, зная, в каких случаях употреблялись лекарства, я их брала и для своих больных. Счастливая у меня была на это рука, и много я получила радости от выздоравливающих моих пациентов и пациенток. Бывало, особенно летом, выйдешь на крыльцо, а тут уже стоят бабы, одни и с детьми, стоят телеги с привезенными больными. Всякого расспросишь, посмотришь, дашь лекарство. А то сколько раз пришлось присутствовать при тяжелых родах.

Раз я целую ночь почти провела с роженицей, давала ей даже спорынью, а к утру все кончилось благополучно. Но я была страшно встревожена тем, что у всех детей рожавшей бабы была скарлатина. Одного мальчика тут же в избе рвало прямо на пол, двое были в сыпи, старший мальчик раздулся, у него было осложнение в почках, а потом недели через три он умер.

У самой у меня тогда было уже много детей, и меньшего я кормила. Кажется, это был еще маленький Николушка, умерший впоследствии. Помню я, как прямо из избы я отправилась зимой в пустой, нетопленный флигель, сняла там решительно все, что на мне было, наскоро вымыла голову, и только тогда вернулась домой. Другой раз меня позвали к роженице, истекающей кровью. Я тотчас же послала за акушеркой, не умея сама остановить кровотечение. Акушерка приехала из Тулы, но как ни старалась, никак не могла остановить крови, и вдруг, совсем растерявшись, начала кричать: «Смертные ключи открылись, она умрет».

Тогда я на нее прикрикнула и велела продолжать вкладывать тампоны. К утру бабе стало легче, и она долго еще жила потом. Старший сын ее Игнат был у нас кучером, и я очень любила эту несчастную женщину, которую бил и мучил злой муж.

Спасла я еще женщину, у которой были неблагополучные роды. Спасла не сама, а послала за нашим доктором, умным и прекрасным человеком – Александром Матвеевичем Рудневым. Долго пришлось ему возиться с трудной операцией, при которой уже заранее умершего ребенка пришлось резать на части, чтобы извлечь из матери. Я помогала доктору как могла, но все эти случаи страшно волновали меня, и я не могу сказать, чтобы это было легко, чтоб я любила это дело лечения и акушерства. Но странное имели наши бабы доверие ко мне. Помню, из нашей деревни мучилась трое суток невестка нашего кучера Филиппа, все шло нормально, а она только одно просила: «Позовите вы графиню, у нее рука легкая, я скоро рожу». Делать нечего, пошла я к ней, посидела часа три, прибегла к разным невинным наружным средствам, и действительно все скоро и хорошо кончилось, и родился прекрасный мальчик.

Впоследствии я бросила это дело, передав дочери Маше, которая усерднее и лучше продолжала лечить народ, сама походив в Москве в больницы и клиники, где многому научилась. Вот она действительно любила лечить, легко выносила вид ран, крови, даже страданий. Усердие и самоотверженность в ней были удивительные. Например, она бегала ежедневно в Телятники за три версты промывать и перевязывать рану на ноге мужика, от раны уже было зловоние и куски отгнившего тела отпадали, а она продолжала свое доброе дело.