Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Начиная предисловие, он пишет об укоренившемся с развитием опытных наук убеждении (по-Толстому: «суеверии»), «что для блага человечества совсем не нужно распространение истинных религиозных и нравственных знаний, а нужно только изучение опытных наук, и что знание этих наук удовлетворяет всем духовным запросам человечества».

Речь, по сути, о том, что повторится несколько десятилетий спустя и останется памятным старшим поколениям как «спор физиков и лириков». Повторяемость явления предопределена размахом и скоростью движения научной мысли: увлечение новыми поражающими открытиями науки и замечательными практическими результатами, которые они приносят, возобладает над интересом к «вечным вопросам», нравственным и гуманистическим.

Толстой не отрицает успехов современной науки – тысячелетия не принесли того, что сделано за последнее столетие. Но была ли при этом наука сосредоточена на главном вопросе: как сделать жизнь человеческую добрее и счастливее. Когда же вопрос этот не поставлен, оказывается, что научные достижения приводят на практике к еще более тяжелой эксплуатации миллионов тружеников, уничтожению богатств природы, усовершенствованию орудий уничтожения людей, приумножению роскоши и разврата. В иных же случаях наука занята лишь удовлетворением «праздного любопытства»: ее выводы не только не приносят пользы людям, но никак не соотносятся с жизнью большинства живущих на земле.

Здесь, справедливо предполагает Толстой, собеседник, с которым он ведет мысленный спор, непременно вспомнит, предъявит главный козырь:

«– А медицина? Вы забываете благодетельные успехи медицины? А прививки бактерий? А теперешние операции? – восклицают, как обыкновенно, защитники науки в последней инстанции, в доказательство плодотворности всей науки выставляя успехи медицины».

Послушаем ответ Толстого.

«“Мы можем прививкой предохранять от болезней и излечивать, можем безболезненно делать операции – разрезать внутренности, очищать их, можем вправлять горбы”, – говорят обыкновенно защитники науки, почему-то полагая, что вылеченное от дифтерита одно дитя из тысячи тех детей, которые без дифтерита нормально мрут в России в количестве 50 % и в количестве 80 % в воспитательных домах, должно убедить людей в благотворности науки вообще.

Строй нашей жизни таков, что… детские болезни, сифилис, чахотка, алкоголизм захватывает все больше и больше людей, что большая доля трудов людей отбирается от них на приготовление к войне, что каждые десять-двадцать лет миллионы людей истребляются войною. И все это происходит оттого, что наука, вместо того, чтобы распространять между людьми правильные религиозные, нравственные и общественные понятия, вследствие которых сами собой уничтожились бы все эти бедствия, занимается, с одной стороны, оправданием существующего порядка, с другой – игрушками; и нам в доказательство плодотворности науки указывают на то, что она исцеляет одну тысячную тех больных, которые и заболевают-то только оттого, что наука не исполняет свойственного ей дела.

Да если бы хоть малую долю тех усилий, того внимания и труда, которые кладет наука на те пустяки, какими она занимается, она направила бы на установление среди людей правильных религиозных, нравственных, общественных, даже гигиенических понятий, не было бы сотой доли тех дифтеритов, маточных болезней, горбов, исцелением которых так гордится наука, производя эти исцеления в своих клиниках, роскошь которых не может быть распространена на всех».

Много ли найдется на это возражений у современной медицинской науки, – имеем в виду науку подлинную, которая непременно связывает свои исследования и выводы с общественными и нравственными задачами? Завершая предисловие, Толстой как раз и зовет ученых перейти от науки опытной, которая считает своим делом изучение того, что есть, к науке единственно разумной и плодотворной, предмет изучения которой – как должны жить люди…

Нешутливый разговор

Лев Николаевич сочиняет однажды – сам для себя – полушутливый диалог:

Доктор. Вы больны?

Больной. Да.

Доктор. Лечитесь, принимайте лекарства.

Больной. Что ж я от лекарства никогда не буду болен?

Доктор. Нет, будете, но вылечитесь от этой болезни.

Больной. Наверное?

Доктор. Наверное мы никогда не можем сказать, но есть большое вероятие.

Больной. Не стоит лечиться, если только вероятие.

Доктор. Вы ничего не теряете, испытав.

Больной. Нет, теряю. То лекарство, которое вы предлагаете, всегда ли и всеми признавалось?

Доктор. Нет, только в последнее время нашей истинной школой медицины.

Больной. Вот видите, если я знаю, что в прежнее время лечили другим, противная школа (гомеопатия) тоже лечит другим и признает предлагаемое вами лечение вредным, то я, несомненно, теряю, слушаясь вас. Во-первых, вероятие, что ваше лекарство полезно, такое же, как и то, что оно не полезно; во-вторых, есть даже вероятие, что оно вредно»…