За ужином, когда Люся спросила, как я провел свои выходные, над головой поднялся шум. Не сразу мы поняли, что это крысы затеяли драку. В соседней комнате под потолком, где была огромная щель, мы увидели длинные толстые веревки хвостов. Одна из крыс в жестокой схватке ранила другую, и та, высунув морду, что-то пропищала нам, потом из пасти у нее полилась кровь.

Несколько дней никто не решался смыть со стены кровавые подтеки, похожие на знаки Киприсового кодекса. Всё указывало на то, что пора менять место обитания. Но я откладывал отъезд со дня на день, чтобы только видеть Люсю и строить ей глазки. И возможно, еще долго изображал бы рыцаря печального образа, но вернулся Холмогоров. Он сразу круто взялся за дисциплину, и потребовал, чтобы мы трудились, как пчелки, и внимали каждому его слову. Требовалось порхать над прилавком, увеличивая выручку, а после работы перетаскивать с место на место коробки с медом, чтобы не скучать до и после ужина.

Раньше мы начинали утро по примеру Черной Бороды с коктейля из рома и пороха и ничего − бодро держались весь день. Теперь от работы по-новому мы ходили с кислыми лицами. Добровольцам на галерах и тем через каждые пять дней полагался один выходной, и только нас дрючили с утра до ночи, превращая честных бродяг в торгашей. За прилавком волей-неволей глядишь на покупателя, как на жертву, которая должна пасть и вывернуть кошелек. Что-то нехорошее происходит в душе, когда в чужих сбережениях видишь сиюминутный смысл.

Я бунтовал, прогуливая работу, и приходил после ужина.

В Питер на новую ярмарку с Люсей вместо меня Холмогоров отправил Васю, и я решил, что наступил мой последний день у староверов. Вечером я зашел к зеркальщику, он был пьян и ругался на чем свет стоит, методично ударяя кулаком по столу:

− Пингвины! Мудни! Нет у них веры! Нет! Пингвины!

На меня он не обращал внимания.

− Лёва, ты чего? – затревожился я.

− Они дали мне месячный срок, чтобы я съехал отсюда! Пингвины! Нет у них веры! Я им бороды буду отрывать!

От каждого удара шатало стол и зеркальщика. Вокруг стола бегал старый Лорд и жалобно скулил. С грохотом распахнув двери мастерской, Лёва выставил радиолу и крутанул ручку громкости. На улицу вывалился «Отель Калифорния» да так, что стекла и окрестности задребезжали.

− Развлекайтесь! Пингвины! − предложил Лева испугано глядевшим из окон староверам.

− Что будем делать? − спросил я, когда Лева успокоился, убрал радиолу и закрыл двери коморки.

− Никогда не верь им, не слушай их и бери у них всё, что нужно. Слышишь?!

Я кивнул.

− Слышишь?! − Лёва стукнул по столу.

Я встал и послушно принёс две коробки мёда.

− Сколько нужно, столько и бери! Не мелочись!

Я принес еще две коробки. Мне была нужна одна банка, а остальные я хотел раздать детям и друзьям-сладкоежкам. Потом мы выпили вина, и я пошел к Холмогорову. С порога я честно выложил всё, что думаю об этой работе.

− Я воспитан, как бродяга и поэт, − завершил я свою речь, − и мир мне близок и любим, когда я в дороге, а не за вашим долбанным прилавком. Я против мёда ничего не имею, но от торговли из меня уже блевотина лезет. Поторговал и хватит унылого дерьма!

Холмогоров посмотрел на меня так, словно я был обманщик, вор, плут, проныра, проходимец и гнуснейший педераст-содомит, почище Паисия Лигрида.

− И чем ты будешь заниматься в столице? − нахмурился он. − Здесь у тебя крыша над головой и пропитание.

− Как-нибудь выберусь. А нет, значит, так судьбой положено.

На следующий день мы расстались. Что теперь делают, староверы? Хм, настоящие староверы − это вам не псы господни, как доминиканцы, и не шпионы сердца, как суфии. Они все так же изгоняют дьявола, освящают артус и панагиарный хлеб. А те, у которых жил я, ничего такого не делали. До свидания, star over!

эстетика бродяг

В большом городе, где миллионы человеческих тел носятся в непрерывной суете, одно из удовольствий найти не занятый толчок и вволю посидеть на нем, наслаждаясь свободой и одиночеством. Всюду кипит вонючее варево жизни, а ты сидишь с невозмутимым видом, спустив штаны, и пялишься на дверь перед носом. Внизу шаркают ботинки, шлепают каблуки, кто-то время от времени дергает за ручку, а ты заперт в неприступной крепости и всё тебе нипочём.

За стенкой слева и справа появляются соседи, они шуршат бумагой и что-то бормочут. Спешка не дает им даже, как следует, посрать. Они второпях выдавливают не переваренные слоеные пирожки, пиццу, шаурму, суши и чипсы. Чертова жизнь, бормочут они, вечное несварение желудка, понос и запоры. Помните, друзья: La verite est refuse fux constipes! Что означает: Истина недоступна страдающим запором!

Все мы бродяги в большом городе. Хотя порой, кажется, что это и не город, а один большой сортир. Если кто-то полагает, что можно преспокойно жить в сортире, тогда, конечно, он не бродяга. Потому что у него есть дом, из которого не выселят, а просто смоют.