Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Мы мчались по довольно накатанной дороге вдоль каменной стены, слева от нас вертикально уходящей в небо, справа уходила абсолютно ровная, словно срезанная ножом долина. И вдруг долина эта ухнула вниз, и осталась лишь эта узенькая дорога, прилепившаяся к отвесной стене. Мы сразу невольно ухватились, кто за что мог. Впрочем, если грузовичок чуть «оступится» и покатится по крутому склону вправо, то держись не держись!.. При этом водитель, молодой парень, как бы и не заметил никаких изменений: рулил так же беззаботно, и то и дело то переднее, то заднее колесо оказывалось на осыпающемся обрыве, потом, после нашего общего изумленного вздоха, как-то выруливало с него. Да, теперь мы наглядно убедились в том, что египтяне больше ценят загробную жизнь, чем эту!

— Ай, как ведет! Думает, мы летать можем? — Даже бесстрашный Апоп, сын гор, не удержался от восклицания.

И вдруг на узком, осыпающемся в бездну уступе мотор заглох. Мы посмотрели на правый борт и отвернулись. Нам стало слегка нехорошо.

— Темпл![4] — звонко выкрикнул мальчонка-водитель, выпрыгивая из кабины в сторону стены. Грузовик при этом явственно качнуло в сторону пропасти.

Какой тут может быть храм, на этом обрыве? Храм на небесах — где мы, видимо, все скоро окажемся?

Мальчонка откинул борт, и мы все охотно покинули кузов. Уф! Под ногами хоть узкая, осыпающаяся, но все же земля! Но никакого храма мы, увы, не увидели.

— Вот он, храм... в стене! — указал наконец Цыпа.

Да, этот храм скорее надо смотреть издалека, из той привольной долины внизу, в которой мы имеем все шансы оказаться... правда, навряд ли живыми. Впрочем, по египетским понятиям, это все равно и даже мертвым как бы лучше. Нас довольно настойчиво стараются в этом убедить.

Это был не храм, а скорее чертеж храма, выскобленный какими-то отчаянными стенолазами в отвесной стене примерно на глубину руки. Но чисто формально тут было все, что положено храму: и колонны с пучками лотоса наверху, и чуть большее углубление — «святая святых», и буйные размашистые фрески, и разбежавшиеся всюду египетские иероглифы, что-то смутно нам шепчущие, похожие иногда на птицу, иногда на кобру, иногда на человека, но чаще — лишь сами на себя.

Гуня, наш «духовный лидер», уверенно приступил к своим обязанностям. Как-то долго было непонятно, зачем он с нами, и вот наконец он занял главенствующую роль, обозначил ясно, кто «руководит экспедицией» и даже куда нас ведет.

— Храм этот, — заговорил Гуня, — посвящен Осирису, — он благожелательно, хотя и несколько покровительственно глянул на Митю, — и на фресках изображена история его смерти... и возрождения! — Последнее, как показалось мне, он добавил не очень охотно. — Вот одно из самых известных изображений Осириса — мертвый Осирис, проросший колосьями...

Митя шутливо почесал грудь — мол, пора прорастать.

Осирис лежал на фреске радостный — примерно как наш Рахметов из учебника литературы, который спал на гвоздях. Но Осирис спал крепче.

— А вот следующий знаменитый сюжет, — проговорил Гуня, чуть-чуть продвинувшись по склону, и мы продвинулись за ним, — бог Ра пытается оживить Осириса. Надевает на его голову знаменитую «кеглю» — белую корону Верхнего Египта, боевой шлем египтян, по поверью проносящий сквозь смерть.

Господи, пронеси!

Осирис на фреске лежит в саркофаге, голова его чуть приподнята изголовьем, и стоящий за изголовьем бог Ра в маске держит «кеглю» возле головы Осириса... то ли собираясь ее надеть, то ли уже снимая. От головы Осириса при этом отлетает вбок какая-то капля.

— Это что... пот? — вполне обоснованно поинтересовался Митя.

— Нет... Гной! — величественно произнес Гуня. — Ра так упорно раз за разом натягивал на Осириса корону, что голова Осириса загноилась. Не так это было легко, — проговорил Гуня надменно (словно ему-то это удалось), — умереть, отлететь в Область Высшего Знания — и вернуться оттуда. Лишь с шестой попытки, с шестого надевания короны Ра и Осирису удалось это...

— Сапожники! — проворчал Михалыч.

Гуня с глубоким сомнением посмотрел на Митю и тяжко вздохнул... «Может, тебе, Гуня, взяться?» — этот вопрос Гуня явственно прочел в моем взоре, но тут глаза его помутнели, закатились вверх.

— ...но лишь тогда Осирис, — загнусил Гуня, — познал высшую мудрость и стал богом, обогатился знаниями всех своих прошлых и будущих воплощений, научил людей, что им нужно есть, чтобы не отравиться, научил их речи и письменности, придумал им имена, а вещам — названия, обучил их ремеслам, зодчеству и искусствам, отучил от людоедства!

Но похоже, не всех.

— Пора, значит, повторить подвиг Матросова? — бодро произнес Митя.

— Да... знания и силы человечества, полученные тогда, иссякают! — кротко произнес Гуня. — Нужны новые знания!

Цыпа промокал пот, хотя новые подвиги его вроде бы не касались.

— Да... щекотно, наверно... когда колосья прорастают! — Голос Мити чуть дрогнул.

Наступила неловкая пауза. Нечто такое возникает тогда, когда все уже простились с отъезжающим, сказали ему все, а он все не уезжает. А что, собственно, мы ему сказали?

Я шумно дунула Мите в ухо. Он вздрогнул.