Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Снова донеслось хрипение, перешедшее в какое-то бульканье. Что с ним? Зарезан? Задушен? Я решительно двинулась к нему, но, на третьем шагу кое-что сообразив, приостановилась.

Тельце его было откинуто на подушки, голова отброшена, глаза затуманены. А ручонка-то где? Правая ручонка? Странная форма местного приветствия! Я отвернулась.

Сзади послышался совсем уже смертный хрип, потом дикий вопль, потом что-то вроде рыданий. Повременив, я обернулась. Портье, упав с диванчика, просто и честно лежал ничком поперек ковра, теперь уже, видимо, абсолютно ко всему равнодушный, в том числе и к выполнению официальных своих обязанностей.

Да, своеобразный тут сервис!

Но не могу сказать, чтобы он оставил меня абсолютно равнодушной. Я перешагнула через портье, честно погибшего в бою с самим собой, и полетела к Митиной каюте.

Этот меланхолик сидел, грустно уставясь в точку, хотя за его окном вид простирался гораздо более богатый, чем за моим.

Голубой, весело плещущий Нил, торчащие из воды крупные гладкие камни, целые острова — «луды», как называют их у нас на Ладоге, за лудами вдали — крутой, поднимающийся вверх оранжевый берег с мавзолеем Ага-хана на самой вершине, где он почти сливался с ярким синим небом.

Ага-хан был знаменитый богач и похоронен там вместе с красавицей женой, которую всю жизнь холил, лелеял, осыпал драгоценностями.

— Вот бы нам так похорониться! — сказала я, глядя туда.

— Ни к чему это! — сказал Митя.

Взгляд его был устремлен к другому: над его койкой был на стене папирус в рамочке — суд Осириса, сидящего на троне, в окружении богинь Исиды, Маат и Нефтиды. На весах лежит сердце покойного — на одной чаше, на другой — перо богини справедливости Маат. Если отягощенное грехами сердце тяжелее — пожалуйте в ад.

— Любуешься? — садясь ему на колени и обнимая, спросила я.

— Да нет, — вздохнул он. — После сегодняшнего посещения папирусной мастерской я как-то стал недолюбливать папирусы.

— Думаешь, где сейчас эта Мальвинка носится?

— Да. — Митя вздохнул.

— Да угомонись, сердца на всех не хватит! — Я лизнула его лоб. — О, какой ты... сладколобый!

— Да, кстати, — он слегка отстранился, — ты уже не первая здесь гостья!

— О! — Я восхищенно глянула на Митю. — И кто же?

— Сиротка.

— Ну ясно.

— Предлагала всю себя, без остатка — умоляла отдать ей звездочку! Говорила, что только так можно спасти Цыпу, у которого тут, оказывается, обострился диабет... Неужто и Цыпа поверил в это? — Митя вздохнул. — Ведь мы же всегда с ним были «бойцы материализма»! «Продам материалистические убеждения. Дорого!» — ведь это его шутка.

— Да, Бога приватизировать все хотят! И звездочку, антенну для связи, все ловят. Только боюсь, что лечением Цыпы Сиротка не ограничится... Дальше пойдут более крутые дела! — Я вздохнула.

— Да, кстати... а где, интересно, звездочка-то? — Митя почему-то смущенно глянул на меня. — Сиротка сказала, что Жезл Силы — так сделали жрецы — переходит от одного владельца к другому только после смерти и... только по любви. Причем любовь, сказала она, обязательно должна быть разнополая: а то жезлом долго гомики владели.

— Так Сиротка себя, значит, преемницей выставляла? — Я усмехнулась. — Не знала, что у вас любовь!

— А... кто тогда, если не она? — Митя уже с явным подозрением глядел на меня.

— Я! Держись! — Я опрокинула его на кушетку.

— М-м-м! — промычал Митя. — Окно закрой!

— Не надо! — прошептала я.

Пусть Ага-хан со своего холма вместе со своей красавицей женой завидуют нашему счастью!

Вдруг я услышала какой-то легкий стук в окно. К счастью, Митя, находящийся в это время в полях елисейских, его не услышал.

Я покосилась туда одним глазом и обомлела: за окном, во всю его — и свою — высоту, висел портье. Как он там оказался? Видимо, держался за леера на палубе и свисал? Видимо, методика эта была у него разработана до мелочей и практиковалась во всех рейсах. Он встретил мой изумленный взгляд, но не прореагировал. Вернее, среагировал по-своему: опустил правую руку по назначению и висел лишь на одной левой! Виртуоз! При этом на лице его холодно поблескивало пенсне. В холле он, насколько я помню, обходился без него, но теперь он отнесся к делу более ответственно. Я тоже, со своей стороны, не могла прервать столь увлекательного своего занятия, да он бы этого и не хотел. Я только подмигнула ему одним глазом и в наслаждении закрыла оба: так сосредоточенней! Мы с Митей с общим стенанием отлетели в рай и лежали, откинувшись в разные стороны. Через некоторое, довольно долгое время я сумела разлепить один глаз. Портье в окне не было.

«Отлепился?» — равнодушно подумала я.

Митя победно вскочил, поправил штаны, уставился в зеркало.

— Вот так! — Он оскалился. — Зубов нет, а считаюсь красавцем!

Митя подошел к окну, рывком сдвинул стекло вниз. Хорошо, что вуайер отчепился. Подул легкий, прохладный ветерок — завершение блаженства. Потом я встала рядом с Митей... Ого! Колоссальный успех! Со своего вольного речного простора к нам бешено гребли в каких-то скорлупках черные белозубые дети с бодрой песней. Слова я поняла, лишь когда они подгребли ближе: