Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Мы лежали головами на одной подушке, отдыхиваясь, приходя в себя. Впрочем, он все еще недостаточно ясно воспринимал происшедшее.

— Что ж это я так напился? — пробормотал он.

Вдруг раздался сдержанный стук в дверь. Видимо, по расписанию на корабле наступило время светских визитов.

— Входите! — как можно более светским тоном произнесла я.

Открылась дверь — и мне стало мучительно стыдно за наше расхристанное пребывание в постели, да еще двумя головами на одной подушке. Фи!

Благоухая французскими духами «Герлен», в освещенном проеме двери появилась Сиротка, юная и свежая, одетая как для премьеры или светского раута: высокая прическа с бриллиантовыми заколками, черное длинное платье с ослепительно белыми воротником и манжетами. Веки блестели изысканным макияжем.

— Ой, вы уже спите? Извините! — фальшивым, как всегда, голосом проговорила она.

— Нет, почему же? Мы бодрствуем! Только прилегли! — жизнерадостно проговорил Митя. — А что?

— Ну, просто мы с Сережей... устраиваем небольшой вечер. Ну, просто сегодня как раз годовщина... — Сиротка замялась, — нашего...

«Сожительства?» — хотела было подсказать я.

— Сосуществования! — Сиротка, кокетливо улыбнувшись, нашла более удачную формулировку. — Ну, и мы приглашаем всех!

Как говорили в свете, кажется, в девятнадцатом веке: «у них сегодня будут буквально все!»

— Но ведь, наверное, уже поздно? — с надеждой проговорила я, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

— Ну почему — поздно? — удивленно проговорила Сиротка. — Всего только половина девятого!

— Половина девятого? — воскликнула я. — Утра?!

— Ну почему же, вечера! — снисходительно произнесла Сиротка. — Мы вас ждем в течение получаса! — И она величественно удалилась.

Вот это да! Сейчас — лишь половина девятого вечера? Столько за это время произошло, что трудно поверить! Тому, кто побывал на том свете и сумел оттуда вернуться, присуще, видимо, преувеличивать значительность этих событий, считать, что для таких исторических дел требуется огромное время... Ан нет! Всего только лишь полдевятого — а мы уже тута!

Митя вдруг поднялся и, раскачиваясь, буквально летая по комнате, пытался попасть ногой в брюки.

— Ты куда?

— Но мы ведь идем!

— Зачем?

— Но нас же пригласили!

— Тебе что, очень хочется?

От возмущения Митя застыл и даже перестал раскачиваться:

— Что значит — хочется? Люди нас пригласили!

— Но не кажется ли тебе это нахальством с их стороны?

— Ну почему же? Они явно заранее готовились, волновались, тащили какие-то бутылки и закуски с собой. Нет! Вставай! Надо!

— Как-то у меня их пара не вызывает умиления.

— При чем тут умиление? Люди явно нуждаются в нас. Они хорошо понимают, что брак их считается несколько странным... вызывает осуждение окружающих, и поэтому они стараются окружить себя друзьями, чтоб почувствовать себя нормальной семьей. И время для сближения, для создания этакого салона они самое удачное выбрали. Всем по пять метров идти! Трудно, что ли?

Ну да: идти — это не ползти.

Вздохнув, я тоже стала подниматься. Да, первое, что появилось или вернулось к нему после возвращения с того света, — это гражданская совесть. Как хотелось бы мне, чтоб после путешествия на тот свет появились в нем какие-то новые черты, которых раньше не было. Но увы! Все по-прежнему. Думаю, и из гроба он встанет, если попросят его поднести чемодан. А владелец чемодана будет идти сзади и покуривать, а Митя, напрягая свою грыжу, будет еще улыбаться и отшучиваться, чтобы тот не подумал, не приведи господь, что ему тяжело!

У Сиротки и Цыпы стол был блистательный: шампанское, крабы, икра! — однако гости находились в каком-то квелом, я бы сказала, в предклизменном состоянии. Один Митя, внутренне очистившись, блистал и сверкал, был душой компании. Таким я не часто видела его: сыпал байками, анекдотами, комплиментами, потом с выражением прочел приличествующий случаю стих: «...о, как милее ты, смиренница моя, о, как мучительно тобою счастлив я, когда, склонясь на долгие моленья, ты предаешься мне, нежна без упоенья, стыдливо-холодна, восторгу моему едва ответствуешь, не внемля ничему, и разгораешься потом все боле, боле и делишь наконец мой пламень поневоле!»

— Ой, какой неприличный стих! Кто это написал? — Сиротка зарделась.

Цыпа, возбудившись, хищно раздувал ноздри — в общем, Мите осталось только держать над их постелью лампу, а так счастье молодоженов было сделано.