Эзопов язык в русской литературе (современный период)

Свою позицию Чуковский подкреплял собственными психолингвистическими исследованиями в области развития речи и поэтического сознания у детей (см. его многократно переиздававшуюся «От двух до пяти»). Работы Чуковского не оставляли камня на камне от стереотипов, вызывавших к жизни примитивно-дидактические, слащавые произведения для детей. Он же первым открыл связь между наиболее передовыми поэтическими теориями литературного авангарда и проблемами формирования детского сознания. Например, словотворчество в духе Велимира Хлебникова оказалось по существу очень близким словотворчеству детей268. (Ср. замечание о «психологии детской» в творчестве Пастернака в статье Ю. Тынянова «Промежуток»269.)

То, что предложил Чуковский новой русской детской литературе, было – покончить с глуповатым упрощением, с сюсюкающими сладкими нотациями и начать играть по правилам самого читателя, то есть в согласии с законами детского языка и мышления.

Но, как скоро он принял на себя роль playing coach, он обнаружил коренную двусмысленность таких игр, их, так сказать, двуадресность. Оказалось, что не только игровые фольклорные ритмы и свободное словотворчество, но и пародия становится обязательным элементом раскрепощенного писания для детей.

Пародийные приемы широко представлены уже в первой из детских поэм Чуковского, «Крокодил» (1917).

В главах I, V и VI Второй части спародирована народная песня «Камаринская»:

Говорит ему печальная жена:«Я с детишками намучилась одна:То Кокошенька Лелёшеньку разит.То Лелёшенька Кокошеньку тузит.А Тотошенька сегодня нашалил:Выпил целую бутылочку чернил270.

(Надо отметить, что «Камаринская» («Как на улице Варваринской / Спит Касьян, мужик камаринский, / Борода его всклокочена / И дешёвкою подмочена, / Свежей крови струйки алые / Орошают щеки впалые…» и проч.) имела исключительный статус среди народных песен – с одной стороны, она была исключительно популярна в народе, с другой стороны, нередко рассматривалась как символ крайнего унижения и страдания русского народа: ср. использование мотива «Камаринской» в известном оркестровом скерцо М. И. Глинки. Чуковский использовал метрическую схему второй половины песни, с мужскими окончаниями («Ах ты, сукин сын, камаринский мужик, / Ты к такому обращенью не привык…»), ее характерный насыщенный пиррихиями пятистопный хорей, парную рифмовку и спародировал мотивы сюжета: драка, выпивание «целой бутылки», женские причитания и т. п.)

Глава IX Второй части представляет собой прозрачную пародию на одно из самых известных произведений русского романтизма поэму Лермонтова «Мцыри»:

И встал печальный КрокодилИ медленно заговорил:«Узнайте, милые друзья,Потрясена душа моя.Я столько горя видел там,

Что даже ты, Гиппопотам,И то завыл бы, как щенок.Когда б его увидеть мог271.

(Ср. в «Мцыри»: «Я мало жил, и жил в плену. / Таких две жизни за одну, / Но только полную тревог, / Я променял бы, если б мог»272. Напомним, что у Чуковского Крокодил повествует о страданиях зверей «в плену», в Зоологическом саду.)

В главе VI Третьей части современный Чуковскому читатель мог безошибочно распознать пародию на гражданственные мотивы у символистов:

Нет, ты разбей эти гадкие клетки,Где на потеху двуногих ребят

Наши родные мохнатые детки,Словно в тюрьме, за решеткой сидят!В каждом зверинце железные двериТы распахни для плененных зверей…273

(Ср. популярнейшее в начале века стихотворение Брюсова «Каменщик» («– Каменщик, каменщик в фартуке белом, / Что ты там строишь? кому? / – Эй, не мешай нам, мы заняты делом, / Строим мы, строим тюрьму… / – Каменщик, каменщик, долгие ночи / Кто ж проведет в ней без сна? / – Может быть, сын мой, такой же рабочий…» и проч.)274; «плененные звери» – прямая цитата из Сологуба: «Мы – плененные звери, / Голосим, как умеем. / Глухо заперты двери, / Мы открыть их не смеем»275.)

Узнаются в Третьей части и мотивы дактилических идиллий Некрасова «Дедушка Мазай и зайцы» и «Саша».

Таким образом, это первое произведение новой русской литературы для детей было по своему существу амбивалентно: для детей это была сказка-игра, раскрепощающая сознание и фантазию, для взрослых – сатирическая, эзоповская пародия (см. III.5.2). Пародирование популярных произведений русской литературы и фольклора служило здесь экраном, объектом же сатиры был политический оппортунизм интеллигенции, который всегда облекался в форму пышных риторических реминисценций из русской литературы прошлого и настоящего.