Фабрика мертвецов

— Та ничого, панычи, бабуня там моя старенька, хворает, а шо ж, старость — не радость, ось, допомогала панночке ведьме бабусю отваром напоить, а вы, панычи, небось, пить хочете? Як, вгадала, так, вгадала? А ось вам молочка! — и рассиявшаяся от собственной догадливости как красное солнышко, тетка подняла на вытянутых руках… фарфоровую, сине-голубую ночную вазу с золотым вензелем — тем же самым, что красовался над воротами их с отцом новой усадьбы. До краев наполненная молоком.

Молчание накрыло собравшуюся у плетня компанию — кажется, даже автоматоны притихли.

— Мисочка гарненька, самая панская, да молочко солоденьке — с утра доила! Не побрезгуйте! — Тетка поднялась на носочки, пытаясь всучить ночной горшок прямиком Митев руки.

— Я… пожалуй, все же… побрезгую, — шарахнулся Митя.

— Сперва держите народ в невежестве, а потом брезгуете! — вдруг зло процедил Ингвар и повернулся к тетке: — Оксана! Сколько еще объяснять: ведьм не-бы-ва-ет! Это всего лишь Ammenmӓrchen… бабушкины сказки! Вашей бабушке они не помогут! Вы взрослая, разумная женщина: вызвали бы целителя! Одно наложение рук — и бабушка здорова, а вы вместо этого позволяете каким-то шарлатанкам… обманщицам… заваривать сорняки!

— Ничого не сорняки, гарни травки: на заре собраны, на росах стояны. На тех травках бабуня третий год живет, и ничего, слава Господу, Предкам да панночке-ведьме. А на целителя звидки ж у нас гроши, панычу Ингвар? Целители — паны поважни, самой Живы-Матиньки внуки. Они инших панов пользуют, а не старых бабок по деревенским хатам.

— Брат говорил с вашими же, деревенскими земскими гласными, что готов способствовать созданию земской больничной палаты, чтоб уездный целитель наведывался раз в месяц! — Ингвар привстал на облучке паро-телеги, впалые щеки вспыхнули горячечным румянцем. — А вы что: молчали да на Остапа Степановича косились?

— На кого ж им ще коситься, паныч Штольц? — вместе с перестуком подков в мягкой пыли и скрипом колес послышался насмешливый мужской голос. — Хиба на вас, такого молодого да образованного?

Митя смотрел как улыбка сползает с лица бабы… и она складывается в поклоне настолько глубоком, что молоко из горшка плеснуло наземь:

— Выбачайте… Не хотела панам надокучать… Токмо допомогты… Бо жара ж… та нема никого на деревне… — сгибаясь в поклонах, будто в спине у нее пружина, баба бормотала и пятилась. Так, спиной вперед, взобралась обратно на крыльцо, поклонилась еще разок и метнулась в хату, с треском захлопнув дверь.

В круп Митиного автоматона уперлась понурой башкой лошаденка, запряженная в старенькие дрожки… В правящем лошаденкой мужике не было ничего ужасного, разве что странное. В том, что он именно мужицкого сословия, сомнений не оставалось: одни сапоги, от которых несло смазкой из прогорклого сала, чего стоили! Обтянутое шитой рубахой круглое пузцо свисало над ремнем штанов добротного касторового сукна. А вот физиономия под картузом была исполнена совершенно не мужичьей властности. Маленькие глазки, теряющиеся в складках щек, глядели проницательно и цепко.

— Що ж вы мне, паны ясные, деревенских пужаете? — весело спросил пришелец.

— Пока вы не появились, никто не боялся! — вдруг неприлично громко отчеканила Ада — глаза ее воинственно поблескивали из-под очков.

— И вам не хворать, панночка Шабельская! — ласково прищурился в ответ мужик. — Как шановный батюшка поживать изволит?

Митя поглядел на Аду осуждающе: на уловку та попалась сразу же. Позабыв, что сам мужик не поклонился юной дворянке, как ему по его мужицкому состоянию положено, она смутилась чуть не до слез:

— Спасибо, все хорошо. Здравствуйте, Остап Степанович…

Провинция, простота нравов…

— А езжайте-ка за мной, паны ясные! — все также весело скомандовал мужичок и звучно щелкнул вожжами. Заморенная его кобылка вздрогнула и понуро поволокла дрожки вдоль улицы, и господа на автоматонах покорно последовали за ней.

Пожалуй, даже излишняя простота…

Отрываться от остальных Митя не стал, неспешно направив коня за паро-телегой Ингвара. Дверь оставленной ими хаты приоткрылась, и на крыльцо выглянула курносая девочка лет двенадцати в крестьянской одежде и с блеклой лентой в косице мышиного цвета. С неприятной задумчивостью поглядела Мите вслед. Руки, словно затянутые в красные перчатки, она держала на отлете. Если бы кто удосужился присмотреться, то сразу понял, что никакие то не перчатки — руки девочки были покрыты свежей кровью. А обернись сам Митя — он бы девчонку узнал.

Но Митя не обернулся.

«Это, стало быть, и есть Остап Степанович, что поставил сторожа Юхима с дряхлым паро-псом в имении. Которому наше появление не понравится», — думал он, не отрывая взгляда от мужика. Местный претендент на имение восседал на дрожках с видом китайского божка в кумирне: улыбчивый, исполненный чувства собственной значимости, толстый. А вот лошадку его подкормить бы…