Феноменология зла и метафизика свободы

Итак, революция и религия – два антипода, две вещи несовместные? И так и не так. Так, потому что, действительно, религии и революции укрепляются за счет друг друга. В Афинах, в Риме, во Франции, в России рост революционности связан с упадком, а то и разрушением религиозности. И наоборот – всякий рост религиозности связан с упадком революционаризма. И все же более точно было бы сказать, что они не только и не столько противостоят друг другу, сколько дополняют и питают друг друга.

Особенно в ситуациях утраты религией корней мистики сердца и превращении в преимущественно внешние социальные формы конфессии. По замечанию В. Соловьева, главной причиной упадка средневекового миросозерцания было то, что христианство было воспринято как внешний факт, а не как задача, разрешаемая собственной нравственно-исторической деятельностью. Следствиями этого стало то, что: 1) истина веры стала обыденным теоретическим догматом, и христианству был придан вид исключительно догматизма; 2) господство языческих форм общественной жизни замкнуло религиозно-нравственные силы в пределах индивидуального спасения и придало христианству характер одностороннего эгоистического индивидуализма; 3) чуждость реальности породила бессильный ложный спиритуализм[166]. Предложенная Соловьевым диагностика приложима и к России начала столетия, и к Франции эпохи революций. Догматизм, индивидуализм и спиритуализм – та духовная среда, в которой неизбежно расцветают самозванство и революционаризм.

Формально-внешняя религиозность плавно переходит в революционность. Поэтому правы те авторы – К. Иванов, В. Перов, В. Карпунин, да и В. Соловьев, что возлагают на христианство ответственность за атеизм – упрощенно-агрессивную религиозность и за социализм – упрощенно-схематическое мировоззрение насаждаемого равенства. Навязываемая извне религиозность неотличима от революционности. Поэтому судить всегда надо не по провозглашаемым целям, а по используемым средствам и последствиям. С таких позиций не только фашизм и сталинизм – противоборствующие в мировой войне силы – окажутся по одну сторону баррикад добра и зла. Религиозные, в частности – христианские, дела должны вершиться соответствующими христианскими методами.

Имеет смысл напомнить в этой связи размышления В. Соловьева о путях развития российского государства – христианской империи, судьба которой должна вершиться на основе христианского отношения к другим народам и иноверцам. «Но если христиане по имени изменяли делу Христову и чуть не погубили его, если бы только оно могло погибнуть, то отчего же не христиане по имени, словами отрекающиеся от Христа, не могут послужить делу Христову? В Евангелии мы читаем о двух сынах; один сказал: пойду – и не пошел, другой сказал: не пойду – и пошел. Который из двух, спрашивает Христос, сотворил волю Отца? Нельзя же отрицать того факта, что социальный прогресс последних веков совершился в духе человеколюбия и справедливости, то есть в духе Христовом. Уничтожение пытки и жестоких казней, прекращение, по крайней мере на Западе, всяких гонений на иноверцев и еретиков, уничтожение феодального и крепостного рабства – если все эти христианские преобразования были сделаны неверующими, то тем хуже для верующих»[167].

Протестантские Англия, Германия, Скандинавия, Голландия, католические Франция, Италия, Испания, мусульманский Восток, индуистские народы, синтоистски-буддистская Япония, конфессиональный бульон Северной Америки – разве не внесли свой вклад в общий прогресс человечества? В том числе и преимущественно – прогресс нравственный? И одновременно с этим – разве не являются наиболее травмирующими и кровавыми конфликты именно на религиозной почве? Палестина, Ливан, Карабах, Ольстер… А если вспомнить крестовые походы и инквизицию… Так ли ре-лигиозна религия?

Спасибо нашему времени. Оно смогло-таки отделить религию от революции. Вплоть до XIX столетия революционные движения принимали характер религиозных, использовали конфессиональную атрибутику, символику и лозунги. И, наоборот, религиозные пассионарные порывы принимали форму революционную. Исторический опыт наших дней позволяет наметить границу между ними там же, где проходит межа самозванства, граница добра и зла. И говорить о том, что не всякая религиозность религиозна. Если она принимает формы внешнего навязывания, декларируемой святости – она самозванна. Она ничтожит бытие. Но тогда возможна религиозная нерелигиозность?

Святое без Бога?