Феноменология зла и метафизика свободы

Но в чем же возможная позитивная альтернатива «действительного спасения»? Наверное – в поисках корней, в прислушивании к «голосам», пробивающимся в ум и душу из толщи истории («Голоса», «Утрата»), дать возможность душе расти на этих корнях; искать «отставших» от безумных крысиных бегов «хранителей» с перебитыми руками и ногами («Отставший»), восстанавливая тем самым какие-то утраченные традиции. Вопрос только – какие? Как не попасться на призыв «голосов» того же самозванства? По крайней мере ясно, что бесперспективно и даже опасно искать что-то на стыках расползающейся ткани, на нестыкующихся стыках осколков («золотых рыбок») то, что казалось единым монолитом. Из этих осколков-льдинок составляется лишь одно «невозможное» Снежной Королевы и ее империи. Но это уже тема сегодняшнего дня.

У «озимого» сознания сохранялась иллюзия, что неверными методами осуществляются верные идеи. Несмотря на осознанную неправильность политики, сохранялась вера в правильность лозунгов. Теперь же возникает сомнение и в лозунгах. В свое время В. В. Розанов выводил российский социализм из религиозного сознания: ветхозаветная религия – живой синтез духа и плоти, новозаветное христианство – абстрагирование духа от плоти, социализм – абстрагирование буквы от этого духа. Если воспользоваться этой формулой, то сейчас можно констатировать «разбегание» букв, недавно еще составлявших слова, а возможно – и утрату букв.

Накал и ход перестроечных и постперестроечных дискуссий иногда напоминал сон Родиона Раскольникова.

«Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя… В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Какие-то люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, – но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало». Раскольникову привиделось нашествие невиданной «моровой язвы», идущей из глубины Азии на Европу, ее разносили «новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя такими умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные». Но то сон, а тут явь действия, трихин самозванства.

Предшествовавший опыт сплошь и рядом оказывается неспособным дать ориентиры не то что в будущем – в настоящем. Даже язык, аккумулятор духовного опыта начинает играть весьма коварную роль. Опыт-то может быть разным, в том числе и злокачественным – он тоже хранится и накапливается в языке. Такие сгустки зла, «родимые пятна» могут стать привычными от повседневности и повсеместности стереотипами, шаблонами осмысления действительности, легко узнаваемыми чертами уютного дома души. Живет себе человек, целое общество в понятном мире, уму и душе удобно, нигде не жмет и не больно.

Родимые пятна, родинки, столь милые любящему сердцу, играют, как утверждают медики, двоякую роль. Накапливая меланин, они спасают организм от смертельной опасности. Но они же – центры этой опасности. Бывает, сковырнет человек нечаянно родинку и включит механизмы собственной гибели. Раковые клетки, лишенные центра локализации, разносятся по всему организму. Живые ткани метастазируются. Меланома. А то вдруг, родимое пятно само начинает болеть, распухать, кровоточить…

Раньше уже приводились некоторые «родинки» российского духовного опыта типа «нетрудовых доходов» (доход не может быть трудовым или нетрудовым, а законным или незаконным), «подлинной правды» (линь, кнут – орудие пытки еще в XIX в.), «подноготной» (тоже пытошный термин), «изумления» (еще один «дознавательный» термин – это когда вздернутому на дыбу прижигали пятки, а он «из-умлялся») и т. п. Не приведи Бог – сковырнуть такую «родинку» – добраться до буквального смысла таких расхожих стереотипов. Но когда общественность, будучи ошеломленной и изумленной, хочет знать подлинную правду и всю подноготную о нетрудовых доходах – стоит иногда притормозить инерцию восприятия замылившихся словесных стереотипов.