Феноменология зла и метафизика свободы

Эгоистический пессимизм как собственная противоположность

Получается этакий эгоистический пессимизм. Эгоистический – так как существую я и моя жизнь. Это именно моя жизнь, мои мысли, чувства и переживания. Это мои и только мои мысли, чувства, переживания и заботы. Никому никогда и нигде не дано их пережить и понять до конца. Пессимизм – так как я исчезну. Моя жизнь конечна. Это истинная истина и единственно, чего я не знаю, так это – когда. Поэтому я готов к этому всегда.

Только принцип эгоизма может дать действительное обоснование отношений к другим, любви к ним. Они – мои люди моего мира. Мое окружение – часть моего мира, моего сознания, сфера моей свободы и ответственности. Теряя человека, я теряю себя. Следовательно, только эгоизм есть настоящий альтруизм.

Также и только пессимизм дает реальное основание реальному оптимизму. Розовый, глупый, телячий оптимизм обрекает человека на уныние и неудачи. Замыслы, цели, надежды и упования никогда не сбываются полностью. Сама жизнь – одна большая неудача. Поэтому оптимизм чреват еще и рваческими рефлексами хищничества: хватай, пока есть что и чем можешь! Энергия заблуждения коварна. Надежда безнадежна. Надежна только безнадежность. Упования наши на господа Бога должны быть настолько полны, что не должны примешивать его к нашим делам.

Пессимизм – не отрицание смысла жизни и не утверждение ее бессмысленности. Это подтверждается и наличием пессимистов, продолжающих жить, а самоубийцы – люди, отчаявшиеся не в жизни, а в ее осмысленности, то есть признающие смысл жизни. Вообще, самоубийцы это люди, не столько не хотящие жить, сколько слишком хотящие жить, предъявляющие жизни завышенные, неосуществимые требования.

Иначе говоря, и жизнь и смерть подтверждают наличие смысла жизни. А пессимизм, в качестве этого смысла для человека, есть одновременно трагизм (по исходу, по развязке) и комизм (по суете протекания).

Смерть – ужас, пессимизм. Но к ней можно отнестись инструментально, как к средству. Например, в духе сталинского «смерть решает все проблемы» или «есть человек – есть проблемы, нет человека – нет проблемы». Когда смерть и ужас в истоке, методе и средстве – терроре, насилии, самоубийстве – они становятся формами бытия. Тогда действительно достигается оптимизм – оптимизм насилия. По авторитетному замечанию В. Шаламова, террор снял проблему смерти и оптимизма, так как вся философия терроризма – личности или государства – в высшей степени оптимистична. Это оптимизм, оправдывающий пессимистические средства якобы благими целями, зло во благо.

Чтобы избежать эту ловушку, судить надо не по целям, а всегда и исключительно по средствам, по пути, а не по храму, к которому он якобы ведет. Оптимизм насилия бессодержателен, пуст, так как бесчеловечен. Ужас и смерть – не формы, а сама ткань бытия. И дело человеческое – формовать из этой ткани его бытия – осмысленное. Смертью смерть поправ.

Эгоизм и самозванство от коллективизма. Бюрократизм от революционного рационализма. Идеализм – от материализма. Так и оптимизм возможен только от пессимизма, и только эгоизм ведет к альтруизму. Оптимизм и альтруизм могут быть только следствиями, побочными продуктами. Взятые как посылки, как исходные посылки, они ведут в тупик. Оптимизм – к краху и незащищенности. Альтруизм – к поглощению личности, тому же краху и той же незащищенности. Вместе же – к насилию и в конечном счете – к бес-человечности, человекоубийству, освященному «во имя».

Человек – не винтик в машине, а пчела в рою. Не меня используют «во имя», а я несу сам. Не «надо», а «не могу иначе». Ближний мне ничего не должен, даже в ответ на мое служение. Абсурдно не только требование жертвенности и навязывание долга. Если не абсурдна, то уж комична «заслужи любовь ближнего». Я не могу зарабатывать любовь, брать подряд на нее или получать ее за выслугу лет, а получив – оптимизировать и благоустроить свою жизнь. Другой мне ничем не обязан, даже в ответ на мое стремление заслужить его любовь. Это я всем, всегда и во всем обязан. Потому что из них – других – состоит ткань моей жизни, я сам. Поэтому адекватной максимой может быть, пожалуй, только: «Никто тебе ничего и никогда не обязан. Но ты должен всем. Всегда и во всем».

Расширить сферу своей свободы я могу только ответив на спросы-запросы других, включив их в сферу своей ответственности. Мне и разум-то дан для того, чтобы осознать меру и глубину моей ответственности. Они бездонны и бесконечны в силу бесконечности и безмерности включенности человека в ткань (материю?!) мира. Первородный грех – рождения, прихода в жизнь и мир, а значит – первородная ответственность за их целостность и гармонию.