Феноменология зла и метафизика свободы

4. Общественные должностные лица, устраненные или смещенные со своих должностей Национальным Конвентом или его комиссарами и не восстановленные в своих правах, особенно те, кто был смещен или должен быль смещен на основании закона от 14 сего августа;

5. Те из бывших дворян, считая мужей, жен, отцов, матерей, сыновей или дочерей, и агентов-эмигрантов, кто не проявлял своего постоянного влечения к революции…».

Немудрено, что тюрьмы революционной Франции были наполнены моментально, никаких бастилий уже не хватало. А Александр Шометт в речи на Совете Коммуны 10 октября 1793 года предлагал также считать подозрительными:

«1. Тех, кто в народных собраниях мешает коварными речами, шумными криками и ропотом проявлению народной энергии;

2. Тех, кто будучи более осторожными, говорит загадочно о бедствиях Республики, сожалеет о судьбе народа и всегда готовы распространять дурные вести с притворной печалью;

3. Тех, кто смотря по обстоятельствам менял свое поведение и язык, кто, умалчивая о преступлениях роялистов и федералистов, с жаром распространяется о легких ошибках патриотов, и, чтобы казаться республиканцами, высказывает притворную суровость и строгость, которые исчезают немедленно, как только дело коснется какого-нибудь умеренного или демократа;

4. Тех, кто сожалеет об откупщиках и алчных торговцах, против которых закон обязан применить свои меры;

5. Тех, кто имея постоянно на устах слова “Свобода, Республика и Отечество”, часто посещает бывших дворян, контрреволюционных священников, аристократов, фельянов и умеренных и заботится об их судьбе…

8. Тех, кто, не совершил ничего против свободы, не сделал ничего и для нее».

Очень напоминает любую вспышку «света разума» и «справедливости» – в послеоктябрьской России, нынешних заклинаний против очернителей. Главное – всех «подозрительных в кутузку и в расход или на гильотину». Недаром в годы Великой революции орудие убийства стало национальным символом Франции – ее изображения были на тарелках, конфетных коробках, а на улицах распевалась очень милая песня «Перманентная гильотина»:

Депутат наш ГильотенЗнает медицинуИ слабительным затемПредписал машину —Очистить Францию скорейОт подозрительных людей…     Гильотина, веселей,     Эй, на гильотину!

     Кто плетет и ночь и деньКозней паутину,Получает тот мигреньИ мурашки в спину.Чтоб вылечить этих господ,Их всех придется в свой черед     Послать на гильотину!     Франция изгнала вон     Сброд дворян старинный,

     Старый строй разбит, сметен     И лежит руиной!Но для дворян оставлен все жВместо привилегий – ножОстрый гильотины!     Силятся они сейчас —     Тщетно без причины —     Разделить войною нас     На две половины.

И мы пошлем всю эту знатьБлагородно умиратьНа гильотину!. . . . . . . . .Промашки только не давайРаботать не переставай,Машина, эй живее!

«Пыши, машина, шибче-ка!..». Кстати, о комсомолках. Решающим фактором успеха рационалистического насилия является личная убежденность, фанатичная вера вождям, личная преданность самоотверженных марионеток, их храбрость и жертвенность во имя идеи, жизнь как постоянный подвиг.

Рационализм порождает как бы две философии нравственности, к которым он тяготеет как своеобразным полюсам: с одной стороны – свобода, а точнее – своеволие «богоподобного» самозванца, с другой – «свобода» смиренного исполнителя долга по отношению к его воле как закону. Освященный рационализм дополняется рационалистической святостью. С одной стороны – «принцип Бармалея», с другой – «парадокс ригоризма». С одной стороны – насилие самозванца над другими, мировоззрение насильника, с другой – добровольное признание его права на насилие, мировоззрение жертвы. Фактически же речь идет о едином мировоззрении, требующем от личности поведения раба, который не может позволить себе даже мысли о сомнении и протесте против воли самозванца – абсолютного субъекта, учением, с помощью которого, как говорил Ф. Ницше, обманывают человечество, с одной стороны, а с другой – люди обманываются сами.