Феноменология зла и метафизика свободы

По глубокому замечанию М. М. Бахтина, воля и долженствование внеэтичны, первичны по отношению к любой этике или другой системе ценностей и норм (эстетической, научной, религиозной и т. д.). Согласно Бахтину конкретные этические, эстетические, научные и т. д. нормы «техничны» по отношению к изначальному долженствованию человеческой жизнедеятельности[115]. В своем комментарии к работе Бахтина С. Аверинцев видит глубину мировоззренческой позиции Бахтина именно в разведении понятий этической нормы и долженствования

[116]. Действительно, абсолютизация этики ведет, как это показал опыт Ницше или «подпольного человека» Достоевского, к нигилизму, поскольку не выводит личность из «дурной бесконечности»: ты должен… так как ты должен… так как ты должен… так как ты должен… Бесконечная необходимость обоснования «должен» какими-то нормами есть следствие самой природы теоретического обоснования, уходящего в бесконечную череду мета-мета-мета… метауровней. Она чревата в конечном счете резонерством, разрывом слова и дела.

«Первичная» по отношению к «должен» этика абстрактна и пуста, за ней кроется эгоцентрическое самодовольство, агрессивность и самодурство самозванства в сочетании с самозабвением личности. И то и то – невменяемо. Этика – лишь одно, хотя и важнейшее проявление первичного доженствования в человеческом поведении. Согласно М. М. Бахтину, вообще нет содержательного долженствования, но долженствование может сойти на любую содержательную значимость. Речь идет не о выводе ответственности как следствия, а об онтологии ответственности. Глубина концепции Бахтина заключается именно в подчеркивании первичности человеческой активной жизнедеятельности, принципиальном не-алиби-в-бытии человека, первичности его ответственности по отношению к любым формам активности.

Идею Бахтина о внеэтичности долженствования интересно сопоставить с, на первый взгляд, диаметрально противоположной концепцией А. Швейцера о первичности этического по отношению к мировоззренческому и поступочному. Само содержание этического А. Швейцер видел в ответственном самосознании, находя его конечное выражение в «благоговении перед жизнью». Так что, по сути дела, оба выдающихся мыслителя современности говорили, фактически, об одном и том же: изначальном человеческом не-алиби-вбытии и первичности, фундаментальности жизненного начала как основания человеческих действий.

И еще одно сопоставление – со взглядом А. И. Солженицына на свободу. Его отношение к ней, с одной стороны, – необъяснимо, а с другой – типично для российско-советского самозванства. Для А. И. Солженицына свобода – не цель, а средство и с нею, стало быть, можно и нужно обращаться смотря по тому, чему и как она служит: «Сама по себе обнаженная свобода никак не решает всех проблем человеческого существования, а во множестве ставит новые». Всегда должно существовать «то целое, Высшее, когда-то полагавшее предел нашим страстям и безответственности». Только соотносясь с этим целым и высшим, человек может правильно решить, что ему со своей свободой делать, в чем она: «в несении постоянного и трудного долга, так что весь жизненный путь становится опытом, главным образом, нравственного возвышения: покинуть жизнь существом более высоким, чем начинал ее». И далее: «Смысл земного существования – не в благоденствии, а – в развитии души…» (Не отсюда ли культ детства у самозванцев? «Петь и смеяться как дети», у романтиков, в эстетике авангарда и т. д.? – Не от сознания ли своей «непорченности» жизнью и нежелания ею пачкаться, работой души?)

Солженицыну можно было бросить упрек в очередном навязывании служения долгу, если бы не еще одна краска его нравственной проповеди в «Архипелаге ГУЛАГ»: «…Никакая кара в земной жизни не приходит к нам незаслуженно. По-видимости, она может прийти не за то, в чем на самом деле виноваты. Но если перебрать жизнь и вдуматься глубоко…». Вина человека абсолютна, заслуги – относительны. И эту вину всегда можно найти и покаяться. Разум и дан человеку для этого сознания и нравственного очищения – не для ухода от ответственности, а ее обнаружения. Так знахарь-экстрасенс Якушин из повести В. Маканина «Предтеча» лечил своих безнадежных пациентов, мобилизуя их духовные и физические силы на обнаружение вины, за которую послана болезнь. За осознанием приходили очищение и выздоровление.

Разум и рациональность сами по себе непродуктивны. Таковыми они становятся только в случае «ответственной участности» личности, не в отвлечении от нее в «общее», а наоборот – в отсчете от ее «единственного места в бытии» – как говорил М. М. Бахтин. Поступок объясним не из своего результата или рациональности, оправдывающей достижение именно данного результата данными средствами, а только изнутри «акта моей участности» в жизни. Только через эту призму явление может быть понято как собственно поступок, то есть как выход из мира субъективного в мир объективный.