Финансист

And to think he should be here now, day after day and day after day, until-until what?	И подумать только, что теперь ему придется проводить здесь все время - день за днем, день за днем, пока... Пока - что?
Until the Governor pardoned him or his time was up, or his fortune eaten away-or-	Пока губернатор не помилует его, или он не отбудет своего срока, или не иссякнут последние крохи его состояния... или...
So he cogitated while the hours slipped by.	Он думал, время шло и шло.
It was nearly five o'clock before Steger was able to return, and then only for a little while.	Было уже около пяти часов, когда, наконец, явился Стеджер, да и то лишь ненадолго.
He had been arranging for Cowperwood's appearance on the following Thursday, Friday, and Monday in his several court proceedings.	У него было много хлопот в связи с вызовом Каупервуда в ближайшие четверг, пятницу и понедельник по целому ряду исков, вчиненных его прежними клиентами.
When he was gone, however, and the night fell and Cowperwood had to trim his little, shabby oil-lamp and to drink the strong tea and eat the rough, poor bread made of bran and white flour, which was shoved to him through the small aperture in the door by the trencher trusty, who was accompanied by the overseer to see that it was done properly, he really felt very badly.	Но после ухода адвоката, когда надвинулась ночь и Каупервуд подрезал обгоревший фитилек в своей крохотной керосиновой лампочке и напился крепкого чая со скверным хлебом, выпеченным из муки пополам с отрубями, который ему просунул сквозь окошко в двери "староста" под присмотром надзирателя, у него стало и вовсе скверно на душе.
And after that the center wooden door of his cell was presently closed and locked by a trusty who slammed it rudely and said no word.	Вскоре после этого другой "староста", ни слова не говоря, резко захлопнул наружную дверь.
Nine o'clock would be sounded somewhere by a great bell, he understood, when his smoky oil-lamp would have to be put out promptly and he would have to undress and go to bed.	В девять часов - Каупервуд это запомнил - где-то прозвонит большой колокол, и тогда он должен будет немедленно погасить свою коптилку, раздеться и лечь.
There were punishments, no doubt, for infractions of these rules-reduced rations, the strait-jacket, perhaps stripes-he scarcely knew what. He felt disconsolate, grim, weary.	За нарушение правил несомненно полагались наказания - урезанный паек, смирительная рубашка, может быть и плети - откуда ему знать, что именно... Он был подавлен, зол, утомлен.
He had put up such a long, unsatisfactory fight.	Позади осталась такая долгая и такая безуспешная борьба!
After washing his heavy stone cup and tin plate at the hydrant, he took off the sickening uniform and shoes and even the drawers of the scratching underwear, and stretched himself wearily on the bed.	Вымыв под раковиной толстую фаянсовую чашку и жестяную миску, Каупервуд сбросил с себя башмаки, все свое постыдное одеяние, даже шершавые кальсоны, и устало растянулся на койке.
The place was not any too warm, and he tried to make himself comfortable between the blankets-but it was of little use.	В камере было отнюдь не тепло, и он старался согреться, завернувшись в одеяло, но тщетно.
His soul was cold.	Холод был у него в душе.
"This will never do," he said to himself.	- Нет, так не годится! - сказал он себе.
"This will never do.	- Не годится!
I'm not sure whether I can stand much of this or not."	Этого я долго не выдержу.