Франсуа Вийон

Он не читал даже "Достопамятные истории" Валерия Максима, откуда он, по его уверениям, почерпнул историю пирата Диомеда, историю, которую он с таким же успехом мог обнаружить и в "Республике" Цицерона, и в "Граде Божием" Августина Блаженного. Этот диалог Александра Македонского и пирата, сумевшего ответить, что он не был бы "разбойником на море", если бы владел королевским флотом, это удивительное признание законности власти, располагающей силой, Вийон просто-напросто извлек из средневековых компиляций. Историю эту перевел с латинского языка на французский во времена Филиппа VI Валуа один госпитальер из Сен-Жак де О-Па по имени Жан де Винье, и затем она вошла в "Книгу поражений" Жака де Сессоля. А одну реплику Вийон взял в более древней компиляции Иоанна Солсберийского "Поликратикус", восходящей к тексту Цецелия Бальбуса. Как мы видим, он черпал сведения то в одном месте, то в другом, но всегда не из первоисточников.

Стало быть, его знания в области классики складывались из сведений, почерпнутых в школьных учебниках, в компилятивных сочинениях и в сборниках "сказаний", то есть в литературе облегченного типа, предназначенной для второразрядных схоластов. Эта литература не столько приобщала к культурному наследию древних, сколько предоставляла в распоряжение потребителя большой набор цитат, острот и удобных сентенций. Превращаясь в "авторитеты", эти цитаты служили фундаментом для размышлений и питали проповеди. Чеканные формулировки, назидательные истории, удачные шутки - вот тот багаж, который девять клириков из десяти уносили с собой вместе с титулом магистра свободных искусств.

В результате поэт то мог назвать Флору "прекрасной римлянкой", хорошо понимая, что речь идет о проститутке, а то вдруг сравнивал Марию Орлеанскую с "целомудренной Лукрецией", не отдавая себе отчета в двусмысленности подобного сравнения. Он ссылался на Гектора как на пример доблести, но в то же время, подобно многим своим современникам, принимал Алкивиада за женщину.

Среди книг, действительно ему знакомых, следует назвать "Грамматику" Доната, о которой он вспомнил, дабы высмеять своих жертв - книга для них слишком трудна! - и "Искусство памяти", низкопробную энциклопедию для недоучек. Цветом своей эрудиции он был обязан составленным специально для школ компиляциям вроде "Поликратикуса" англичанина Иоанна Солсберийского, книги, оставившей по себе неплохую память, поскольку она в XII веке, еще даже до открытия Аристотеля богословами следующего века, стимулировала изучение экономических проблем.

Имена, и больше ничего... Когда Вийон пожелал обвинить парижанок в том, что они болтают в церкви и что они там больше занимаются злословием в адрес ближнего, чем слушают богоугодные проповеди, то противопоставил речи женщин мораль Макробия. Однако Макробий у него - это всего лишь имя, ассоциирующееся с моралью. Никакой другой нагрузки упоминание его имени не несет.

Взгляните сами, кто не верит:

Вблизи церковного двора

Или у монастырской двери

Садятся, юбки подобрав,

Мои красотки и с утра

Во все вникают так глубоко!..

Внимай, нет худа без добра.

Макробию до них далеко! 1

Получить ученую степень на факультете "искусств" и не знать, кто такой Аристотель, было бы просто невероятно. То, что Вийон читал кое-какие его труды, скорее всего из области схоластической логики, не подлежит сомнению, хотя в "Малом завещании" цитируется Аристотель не к месту и иронично: ученая ссылка как бы ликвидирует самое себя своей несообразностью, так что в тексте снова остается только имя. Поэт сообщает, что от избытка размышлений человек нередко становится "безумным и лунатичным", и к сказанному добавляет:

О том, коль память мне не врет,

У Аристотеля прочел я 2.

1 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 103. Перевод Ф. Мендельсона.

2 Перевод В. Никитина.

Вспомним, что в 1456 году Вийон, в общем-то, продолжал оставаться теологом-учеником и что все свои знания об Аристотеле он приобрел благодаря Фоме Аквинскому. А из сочинений самого Аристотеля, скорее всего, он прочел лишь небольшие трактаты по элементарной психологии под общим названием "Parva Naturalia" ("Малая природа"). Именно в них клирик, не любивший перенапрягаться и не желавший вдаваться в диалектические премудрости фундаментального труда "De anima" ("O душе"), мог почерпнуть более или менее приблизительные представления о том, что Аристотель думал о человеческом разуме. Вне всякого сомнения, Вийон обращался и к трактату о сне и бодрствовании "De somno et vigilia" ("O сне и бодрствовании"), к этому небольшому опусу, ключевые слова которого обнаруживаются в эпизоде "полузабытья" в конце "Малого завещания".