Гарри Поттер и Орден Феникса

Лист чистого пергамента лежал на столе, очевидно, дожидаясь Гарри.

— Эээ, — сказал Гарри, оставаясь на месте. — Профессор Умбридж. Эээ… прежде, чем мы начнем, я… я хотел попросить Вас… об одолжении.

Ее выпученные глаза сузились.

— Да?

— Ну я…. Я в Гриффиндорской Квидитчной команде. И мне полагается быть на отборе нового Вратаря в пять часов вечера пятницы, и мог бы я…. мог бы пропустить наказание в вечер пятницы и… и получить его в другой день…взамен…

Еще не договорив до конца, он уже понял, что это не имеет смысла.

— О, нет, — ответила Умбридж, улыбаясь так широко, словно только что проглотила хорошую, сочную муху. — О, нет, нет, нет. Это ваше наказание за распространение злобных, противных, привлекающих внимания историй, мистер Поттер, и наказание нельзя подстраивать так, чтобы виновному было удобно. Нет, Вы придете сюда в пять часов завтра, и послезавтра, и в пятницу тоже, и вы получите свое взыскание, как полагается. Я думаю, очень хорошо, что Вы пропустите нечто, чего Вам действительно хочется. Это должно закрепить урок, который я хочу Вам преподать.

Кровь прилила к голове Гарри, а в ушах громко зашумело. Так она сказала «злобных, противных, привлекающих внимания историй», разве нет?

Умбридж наблюдала за ним, склонив набок голову и все еще широко улыбаясь, словно точно знала, о чем он думает, дожидаясь, когда он снова взорвется и начнет кричать. Огромным усилием воли, подавив в себе гнев, Гарри, не глядя на Умбридж, бросил свою сумку возле стула и сел.

— Надо же, — сладко пропела Умбридж. — Мы уже научились контролировать свой нрав, не так ли? А теперь, вы кое-что напишите, мистер Поттер. Нет, не своим пером, — добавила она, когда Гарри нагнулся к сумке. — Вы напишите это моим специальным пером. Вот этим.

Она подала ему длинное, тонкое черное, необычайно остро заточенное, перо.

— Я хочу, чтобы Вы написали, я не должен лгать, — произнесла она мягко.

— Сколько раз? — спросил Гарри, стараясь выражаться, как можно вежливее.

— О, так долго, пока не дойдет, — сладко ответила Умбридж. — Приступай.

Она вернулась за свой стол, склонившись над стопкой пергаментов, похожих на эссе, сданные на проверку. Гарри поднял острое черное перо, и понял, что чего-то не хватает.

— Вы не дали мне чернил, — констатировал он.

— О, чернила тебе не понадобятся, — посмеиваясь, ответила Умбридж.

Гарри, опустив перо на пергамент, написал: Я не должен лгать.

И тут же застонал от боли. Слова, появившиеся на пергаменте, сияли красными чернилами. В тоже время, эти самые слова проступили на тыльной стороне его ладони, будто вырезанные на коже скальпелем … кожа заживала прямо на глазах, и спустя секунду осталась лишь краснота, да и та скоро прошла.

Гарри посмотрел на Умбридж. Она ответила на его взгляд, растянув в улыбке свой жабий рот.

— Что?

— Ничего, — тихо ответил Гарри.

Он уставился на пергамент, снова опустил перо и написал Я не должен лгать, и во второй раз тыльную сторону его ладони обожгла боль. И вновь, слова будто вырезали на коже, но секундой позже, они так же зажили.

Так и продолжалось. Снова и снова Гарри писал слова на пергаменте, понимая, что пишет не чернилами, а своей кровью. Снова и снова, слова проступали на его ладони, заживали, и появлялись вновь, стоило ему коснуться пером пергамента.

За окном сгустилась тьма. Гарри не спрашивал, когда ему можно будет остановиться, и не смотрел на часы. Он знал, что Умбридж ждет от него проявления слабости, но не собирался доставлять ей такого удовольствия, даже если бы пришлось сидеть здесь всю ночь и так же измываться над своей рукой.

— Иди сюда, — наконец, позвала его Умбридж.

Он встал, рука ныла от боли. Порезы пропали, но на коже по-прежнему оставались красные следы.

— Руку, — приказала она.

Гарри протянул ей ладонь, и с трудом подавил дрожь отвращения, когда она коснулась его своими толстыми, похожими на обрубки, пальцами, усеянными уродливыми старыми кольцами.

— Так, так, мне не кажется, что произведенного эффекта достаточно, — улыбнулась она. — Ну что же, попытаемся завтра вечером? Можешь идти.

Гарри, не говоря ни слова, покинул ее кабинет. Школа была пустынна, полночь, очевидно, давно минула. Он медленно прошагал по коридору до поворота, и, убедившись, что отсюда она его точно не услышит, сорвался на бег.

* * *

Гарри не успел ни попрактиковаться с Исчезающими заклинаниями, ни заполнить сновидческий дневник, ни закончить набросок Низкопоклонника, ни написать свои эссе. На следующее утро, он пропустил завтрак, чтобы набросать пару выдуманных снов для Прорицания, и с удивлением обнаружил всклокоченного Рона, делающего тоже самое.

— Почему ты не закончил это прошлой ночью? — спросил Гарри у Рона, широко распахнутыми глазами оглядывающего комнату отдыха в поисках вдохновения.

Рон, который накануне ночью уже спал, когда Гарри вернулся в их общую спальню, пробормотал что-то насчет «деланья других дел», и, уткнувшись в пергамент, нацарапал несколько слов.