Гендер в советском неофициальном искусстве

В инсталляции Ильи Кабакова «Коммунальная кухня» (1984) и тексте к ней «Ольга Георгиевна, у вас кипит» представлен мир коммунальной квартиры, состоящий из обрывков монологов, разговоров, высказываний, в большинстве своем «озвученных» женскими голосами.

Коммуналка представляется автору женским миром, кухня и коридор – публичными пространствами для общения, форумами и одновременно полями боевых действий. Этот женский мир состоит из постоянного нарратива, он не прекращается ни на секунду, а гудит и не смолкает целый день. Сам же нарратив полностью состоит из быта: поставить на плиту, помыть, почистить, приготовить, выбросить, вынести, съесть, убрать, подежурить, подвинуть, вступить в конфликт, угрожать, обижать, грубить, обзывать, плакать, успокаивать, мечтать, делиться, вспоминать, помогать, присмотреть, купить, постоять в очереди, занести долг, постирать, повесить, посушить и снова по кругу.

Мужчины существуют за скобками этого мира – они напиваются и дебоширят, терпят своих «непутевых» жен или же сами непутево ведут хозяйство, редкие, хорошие и успешные, дают кому-то взятки, устраивая таким образом жизнь семьи. Большинство милых детей, о которых заботились всем двором, вырастает в чудовищ, неуважительно относящихся к матери, грубят, пьют, курят и водят девушек. Мужчины не включены в ежедневное существование коммуналки, они практически не участвуют в нарративе, зритель почти не видит их прямой речи, женщины же медленно плетут ежедневное повествование, которое и есть сама жизнь.

Жизнь в коммуналке, по Кабакову, это постоянный парадокс – вечное балансирование между приватным и публичным, резкие переходы от злости и агрессии к состраданию и сочувствию, однако все эти вещи, на мой взгляд, кажутся художнику мелкими и бессмысленными, не заслуживающими внимания, надоедливым постоянным фоном, от которого хочется скрыться, убежать, улететь в космос из своей комнаты. Весь женский нарратив, по Кабакову, абсолютно бессмыслен – как белый шум. Идея белого шума подчеркивается в том числе самим способом экспонирования предметов инсталляции – в мастерской художника многие из «вещей» были подвешены на веревках, натянутых под потолком, и имели характерные белые этикетки, описывающие ситуации их нахождения.

Однако несмотря на это, Кабаков выстраивает своеобразную драматургию женских персонажей: они различаются по возрасту, уровню образования, функциям и так далее. На верхнем уровне в иерархии зла[147] – женщины старшего поколения, так называемые бабушки (матери матерей), они олицетворяют самое консервативное крыло общества. Именно их голоса различимы в тексте лучше всего:

…Вот она его кормила, кормила и вот выкормила такого гада… Ишь, накрасилась, расфуфырилась… Куда это ты пошла, тетеря?.. Ох, как с тобой муж живет – не знаю… Когда же убирать, когда надо только успевать задом вертеть, сверху намажется, а внизу одна грязь, рядом стоять противно… Ты еще девчонка, и будешь меня еще учить тут…[148]

Среди них выделяются образованные, они обращаются к соседям на «вы»:

Александра Львовна, вы слышали новость, мне только что ее сказали – нас, говорят, скоро будут выселять… Знаете, Ольга Ивановна, давайте лучше не будем об этом говорить, а то начинаешь мечтать, а потом еще тяжелее будет после этого… Вы знаете, я молчу, но ведь и терпению есть конец!.. Да не принимайте так близко к сердцу, плюньте вы…[149]

Матери:

Оля, я не разрешаю в кино ходить сегодня, слышишь меня?.. Игорек, я же тебя просила, не играй здесь… Ну смотри у меня, чтобы через полчаса была дома, отец придет, и нам уходить надо будет, чтоб тебя не ждали… Сейчас согреется вода и начнем купать… Стой, наконец, не вертись, дай застегнуть, что ты вертишься?.. Ничего, ничего, заживет, что ты расплакался, мальчик называется…[150]