Гендер в советском неофициальном искусстве

Вне сомнения, в коммунальной квартире царит матриархат. Мужчины чувствуют себя чужими и почти не заходят на кухню, да и в коридор выглядывают нечасто. Все контакты осуществляют женщины, и атмосфера зависит в первую очередь от них. Иногда это чудесный мир взаимовыручки – одолжений, угощений, доверительных бесед и советов. Иногда это зловещий мир непрекращающихся ссор, обид, многолетней вражды и мести, куда на правах «тяжелого оружия» привлекаются и мужчины[152].

Царящий в коммуналке «матриархат» для самого Кабакова не более чем задняя, далекая часть человеческой жизни, с которой ему лично и его лирическому герою не хочется соприкасаться, более того, из нее хочется выскользнуть. В автобиографическом повествовании Кабаков рассказывает о чрезмерной личной тяге к рефлексии, к «бытию-над», к упорядочиванию действительности, к ускользанию от прямого взаимодействия:

Первое правило было – чтобы вообще не участвовать в этой жизни. Прожить жизнь так, чтобы вообще как бы не жить, хитрым способом уклониться от всего, что предлагает жизнь, причем во всех отношениях: и социальном, и психологическом, и семейном. То есть быть принципиальным уклонистом. Единственное, что меня терзало, – я не мог себе позволить подобное с моей мамой[153]

.

Таким образом, Кабаков отделяет от этой «задней жизни» не только своего персонажа, но и самого себя:

Это проявилось и тогда, когда я женился и сразу заявил, что этот кусок жизни – мой, это неприкасаемое, а остальное будет второстепенным. Женитьба сразу же выступала в роли ненужного тягостного человеческого обязательства. То есть для меня человеческое существование выглядит как некоторая принудиловка, включая всю душевную сферу[154].

В большинстве автобиографических текстов Илья Кабаков рассуждает об искусстве, художественной жизни и формировании собственного внутреннего мира. В этих повествованиях никак особенно не выделяется роль женщин в жизни эпохи. Их культурное влияние, таким образом, сложно оценить. Однако на основании того, что ключевыми фигурами автобиографического повествования Кабакова являются мужчины (Булатов, Чуйков, Соостер, Рабин, Янкилевский, Шварцман, Штейнберг и другие), можно сделать предположение, что женщины в культуре 1960‐x вытеснялись в иную – бытовую плоскость, которая мало интересовала круг творческой интеллигенции:

Никаких бытовых, житейских интересов не было ни у кого, дела, встречи, разговоры касались лишь художественных или поэтических проблем. Но одновременно у каждого это был и «прекрасный» возраст, и во всех мастерских и квартирах гудели кутежи и буйные сходки с танцами, вином, песнями и чтением стихов <…>[155].

Уровень рефлексии Кабакова весьма глубок, он, разумеется, далек от советской модели гегемонной маскулинности, однако в аспекте взаимоотношений полов, взаимодействия с другим – женским миром, Кабаков выступает преемником советского гендерного контракта: женщина не рассматривается как равный соучастник культуры и жизни, как друг и соратник, в этих ролях выступают мужчины, женщина же – обязательный фон существования, обеспечения тыла, существо без особенной внутренней жизни, в отличие от мужчины.