Гендер в советском неофициальном искусстве

Это успокаивало отца, поскольку я делала иллюстрации к детским книгам и даже получала за них какие-то премии и дипломы, это одновременно было и заработком, и продолжением семейной традиции. Но все это уже случилось в 1990‐е годы, уже после того, как я с дочерью окончательно ушла от Андрея. Многие события были им описаны в «Каширском шоссе», хотя там много вымысла, надеюсь, что это неосознанно. Андрей обещал при переиздании поправить: какие-то мои действия были переадресованы Коле Паниткову или другим, оттого выходило, что я во всем этом почти не участвовала, хотя, разумеется, эти события почти полностью легли на мои плечи. И это расставание было очень большой травмой и очень-очень трудным моментом, но все-таки я приняла это решение. И отчасти оно даже высвободило какие-то силы. Я помню, что тогда мы уже готовились к выставке «Работница», у нас были настоящие женские совещания, посвященные будущей выставке. И эти встречи были огромным удовольствием, здесь были не только обсуждения и дружба, но даже настоящий поход в ресторан женской компанией, чего прежде мы никогда в жизни не делали. Сейчас это звучит как обыденность, тогда же для всех нас это было что-то неимоверное. А однажды для обсуждения той же выставки мы собрались у Иры Наховой, и я постоянно перезванивалась по телефону с дочерью, потому что она впервые в жизни осталась ночевать без меня – одна, ей тогда было около 13 лет. Только важное обстоятельство, начало женской выставочной деятельности, способствовало такому отважному для меня поступку – оставить дочь ложиться спать одну. Если же подводить итог, то мне кажется, что моя история не репрезентативна, она очень субъективна и впервые формулируется сейчас, а общая канва, вполне возможно, была в то время неоднородной.

ОА: 

Все, о чем вы говорите, – очень важные вещи. Это именно то, что никогда не описывалось ранее, – жизнь, во многом состоящая из повседневности и полностью выпавшая из мировой истории как незначительная и не стоящая внимания, но ведь все это часть большой мировой истории.

ВМ-Х: 

Повседневность тонет в рутине и даже не становится воспоминаниями, а остается маревом, в котором женщина плавает. А то, что я говорю, это, возможно, и не то, о чем следует помнить и говорить, а что-то очень индивидуальное и специфическое. Мои работы есть в Вашингтонском музее женщин, и это своеобразный оазис, но сейчас я даже не знаю, честь там оказаться или нет, так как гендерные объединения на таком высоком и мощном уровне превращаются уже во что-то отдельное. Начинаешь невольно думать о более широком контексте, соотносится ли все это с мировым искусством – общечеловеческое это искусство или все же сугубо женское.

ОА: 

Был ли у вас интерес к соавторству? Вы частично уже ответили на этот вопрос, рассказав про «Лозунг–1977», но пытались ли вы еще с кем-либо работать вместе?

ВМ-Х: В 1980‐е ни с кем, кроме Андрея, я не могла работать, но интерес конечно был, и особенно мне нравилось, как быстро растет произведение в процессе диалога. Если вы не просто коллеги, а семья, то очень сложно разделить соавторство и бытовую помощь. Опыт соавторства я реализовала гораздо позже. Мы с моим другом Александром Райхштейном много работали вместе. Когда-то мы оба учились в Полиграфе, но там разминулись, – он поступил, когда я уже заканчивала. А в середине 1990‐x вместе сделали огромное количество проектов – выставки, инсталляции, книжные иллюстрации и так далее. Это были интерактивные проекты для детей. Они делались в основном в Финляндии, хотя один раз мы делали проект в Исландии, это была выставка для девочек, ее по случайному совпадению из здешних видела Наталья Каменецкая. И когда мы работали вместе с Сашей, я часто вспоминала нашу совместную работу с Андреем, потому что это был тот же пинг-понг или теннис, когда обмен идеями происходит очень быстро в диалоге. Кажется, что деления на мужское и женское нет в процессе придумывания, а в осуществлении мы некоторые обязанности гендерно разделяли. Но этот опыт был гораздо позже, это был период, когда я преподавала в институте, делала книжки, учила детей и вечерами готовила их к поступлению в институт, была полна энергии и желания делать что-то свое. С женщинами у меня не было такого рода сотрудничества.

ОА: Были ли у вас в 1980‐е соприкосновения с западным феминистским искусством? Видели ли вы работы таких художниц, как Джина Пейн, Вали Экспорт, Джуди Чикаго, Кэроли Шниман? Обсуждалось ли это внутри круга?