Гендер в советском неофициальном искусстве

На выставке «Искусство женского рода» в Третьяковской галерее эта рукописная книга должна была быть выставлена в виде коллажа из отдельных листов, составленных в длинную линию, чтобы все это можно было и прочитать, и посмотреть. Но в Третьяковке не нашлось экспозиционного пространства и способа их выставить, поэтому моя работа вошла только в каталог, а в залах так и не появилась. Собирание коллажей – очень кропотливая работа, сродни рукоделию. Коллажи, с которых я начинала, были собраны в конце 1980‐x из разных страничек журналов или других изданий, где мне нравился типографический ритм или цвет страниц. Позже, когда в мои руки пришел архив от питерских родственников, я стала работать с этими бумагами. Мне всегда очень нравился процесс сбора коллажа, когда случайные обрывки бумаг собираются в дивные ритмические совпадения, когда линия на одной картинке внезапно совпадает с другой. Рисование – это совершенно другой процесс, там работают другие импульсы. Я думаю, что это тоже очень женское восприятие – получать удовольствие от процесса, как во время вышивания или какой-то иной трудоемкой, но монотонной работы, когда работаешь долго, внимательно и с напряжением. Это рабочее наслаждение, возможно, чаще присутствует там, где есть женский элемент.

ОА: Не кажется ли вам, что советская гендерная политика трансформировала женщину: из существа домашнего и приватного (до революции) в общественно-политическую сферу (женотделы, брачное законодательство, защита материнства, квотирование). В конце брежневской эпохи эта трансформация дала компенсацию в виде женской попытки выскользнуть из обязательной общественной жизни и участия в политике с помощью молчания (отказа от написания текстов), незаметности или наоборот, безудержного консьюмеризма? Такую точку зрения проговаривает Константин Звездочетов в книге Эндрю Соломона «The Irony tower».

ВМ-Х: 

Думаю, что это личное мнение Константина Звездочетова. В 1980‐е я не могла купить себе одежду, шила и вязала сама. Тогда же не было не только денег, но и возможности что-то купить, и все ходили в вещах, которые шили или вязали сами. Это было очень заметно на МОСХовских однодневных выставках и вечерах, куда приходили прекрасные старушки в экстравагантных нарядах, связанных самостоятельно, всякий раз в одних и тех же, можно было запоминать их по одежде. Это к тому, что никакой светской жизни тогда не было, соответственно и никакого консьюмеризма.

ОА: Есть ли на ваш взгляд разница между мужским и женским искусством?

ВМ-Х: Я думаю да, потому, что в основе этой линии моя личная ситуация. Я все время думаю о бабушке, о которой я уже много лет собираю книжку. Эта книга тоже собрана по типу коллажа, она состоит из бабушкиных писем, воспоминаний. Ее собственное осознание себя художником произошло очень рано, самые первые ее работы датируются двенадцатилетним возрастом, и это изумительные акварели. При этом, сохранилось очень мало работ, потому что ее жизнь сложилась очень тяжело. И эта миссия не была ею полностью осуществлена, ее женская доля была такой. Может быть, этот Вашингтонский музей женщин существует именно для таких, как она, – прекрасный художник, который прошел бы незамеченным, если бы не получил такой специфической отдельной рамки, если бы не был помещен в какую-то нишу, чтобы существовать в искусстве. Бабушка просто не могла реализоваться, можно перечислять причины – почему – а можно и не перечислять, их легко можно понять, представить. Поэтому, когда мне нравятся какие-то женские работы, я сразу думаю: «а как им удалось, за счет чего они смогли сделать эти работы, сделать имя?», как, например, Мэри Кассат или чудесная финская художница Хелена Шерфбек. В блестящих карьерах мне всегда видятся какие-то трагедии, муки, нерожденные дети, иногда даже не зная судьбы художницы, я пытаюсь вообразить себе именно трагическую судьбу. Пожалуй, этого нет только у одной из моих любимых художниц – финки Ойте Хейсканен, совершенно фантастической женщины с удивительным образом жизни – она признанный художник, при этом совершенно открыта для экспериментов. Как китайцы, которые меняют имя, когда начинают работать в другом стиле. Это тот редкий случай, когда женская трагедия мне не мерещится сквозь ее творчество, хотя часто я вижу в работах других эту цену, которая была уплачена за возможность быть женщиной-художником.

ОА: 

Есть ли разница между женским и феминистским искусством?

ВМ-Х: Думаю, что разница есть. Феминистское искусство более социальное, в нем должна быть значимость для всего феминистического движения, иначе оно просто женское. Не всякое женское искусство феминистическое, но, наверное, почти всякое феминистическое искусство женское. Но у него все же должен быть какой-то специфический адресат, чтобы это было считано, и посыл его тоже должен быть каким-то социальным, иначе смысла нет.

Интервью с Ниной Котел