Гендер в советском неофициальном искусстве

НК: Все это было во ВНИИТЭ. Там тогда работали такие замечательные люди, как Елена Всеволодовна Черневич. Она пришла преподавать в Полиграфический после конфликта с руководством ВНИИТЭ. Тогда из ВНИИТЭ ушла целая группа научных сотрудников, и она в том числе. Елена Всеволодовна приносила оттуда литературу, и сам Володя часто ходил в их библиотеку, так как всегда был невероятно любознательным. У него была очень широкая эрудиция, он тренировал ее всегда: он говорил и писал, что к современному искусству он пришел в 12 лет, когда его папа купил журнал «Америка». Тогда он с родителями (его отец был военным) жил в Оренбурге, но родным городом считал только Москву. Сюда он приехал в 1966 году поступать в институт, разумеется, поступил и остался здесь навсегда. До этого они жили в Хабаровске, в Китае, в Ростове-на-Дону, в Тбилиси, в Свердловске, в Оренбурге. Журнал же «Америка» тогда захватил его невероятно. Параллельно он прочел «Деревушку» Уильяма Фолкнера, а также увидел в Ленинграде коллекцию Щукина и Морозова. С этого момента он начал интересоваться только современным искусством.

ОА: А вы?

НК: Я начала интересоваться в институте, то есть примерно с 18 лет. В детстве я тоже у кого-то из друзей отца видела журнал «Америка». Но мой интерес не был достаточно сильным. Я училась на отделении графики, и у нас были разные задания на комбинаторику, плакаты и так далее, для подготовки к которым я ходила в библиотеку изучать разные журналы. Я помню венгерские, чешские, польские журналы – там я впервые встретила современное искусство. До института же я любила Врубеля, Серова, хотя я до сих пор их люблю. В то время в Москве был культ Энди Уорхола. Елена Черневич и ее муж Игорь Березовский его обожали, у них была куча каталогов, буклетов, публикаций. Потом, конечно, мы изучали все музеи мира, до того, как смогли их посетить. Мы знали, что есть в коллекции Музея Гуггенхайма, в коллекции МОМА, Музее Уитни и так далее. Разумеется, нам нравились и европейские музеи, но в основном все наши взоры были устремлены в Америку. Все, кто приезжал откуда-нибудь и привозил книги, обязательно передавал издания из рук в руки, и все они изучались, рассматривались и бесконечно обсуждались. Это, конечно, было очень своеобразным знанием, ведь живьем мы ничего не видели, но мы готовились к этой встрече.

ОА: Производили ли какое-то впечатление яркие феминистские работы? В то время, наверное, что-то уже попадало в западные журналы? Джуди Чикаго, Вали Экспорт, Марина Абрамович?

НК:

В Москве есть Библиотека иностранной литературы, оттуда шли все новости в мир искусства. Даже при советской власти многое можно было найти, если не в Иностранке, то во ВНИИТЭ. А Джуди Чикаго я увидела в первый раз в 1992 году, но тоже в Иностранной библиотеке. Но в 2010 году, когда мы с Володей были в Америке и посетили Бруклинский музей, мы были просто потрясены тем, что инсталляция «Званый ужин» сохранена, отреставрирована и под нее выстроен целый отдельный зал. И вообще Бруклинский музей очень интересен, хотя мало кто из живущих в Нью-Йорке его знает, так как нью-йоркцы живут только на Манхэттэне. Надо сказать, что вообще я не сторонник разделять мужское и женское искусство, хотя я участвую во всех женских выставках, но соглашаюсь я, потому что часто это интересные выставки, и в них участвуют достойные художники.

ОА: То есть на мужское и женское вы искусство не делите, а распределяете по принципу хорошее-плохое, интересное-неинтересное?

НК: Знаете, недавно мне предложили сделать выставку в Кро- кин галерее по той причине, что у них мало женщин-художниц. Так вот я обычно заявляю, что я не художница, а художник, как Анна Ахматова, которая говорила, что она поэт.

ОА: А как вам кажется вообще, есть в вашем творчестве что-то женское?

НК: Не знаю даже…

ОА: 

То есть вы не думали об этом специально?

НК: Не хотела, наверное. Я всегда считала, что я свободный человек, я художник, и я делаю то, что хочу. Это было моим главным кредо, и в жизни я люблю только искусство, кроме близких людей, конечно.

ОА: Я хотела спросить в том числе о том, ощущалось ли как-то по-иному восприятие себя как женщины в 1980-е?

НК: В МОСХе ко мне относились довольно прохладно, даже Май Петрович Митурич меня прижимал, но не как женщину или еврейку, а как соперника, это я понимала. Меня, кроме работы, больше ничего никогда и не интересовало, и это самоощущение не менялось ни в 1970-е, ни в 1980-е, ни сейчас. А что касается угнетения женщин, то я никогда ничего подобного не наблюдала. Одна американская профессорша, приезжавшая в Россию в 1990-х, тоже расспрашивала меня об угнетении и приходила на выставку «Женское искусство» в Третьяковской галерее, там была выставлена моя работа «Моя мама тоже хотела быть сильной».

ОА: Ничего себе! Так это ваша работа, я хорошо помню ее по каталогам и только сейчас узнала, что она ваша! А расскажите о ней, пожалуйста.