Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе

– Уточним: не эмигранты, а НТС, так сказано в их «Вынужденном ответе»[110]. Меня не возмущает, меня удивляет: если вы были «Третья сила», то есть ни то ни се, но «вместе с народом нашим», как оно провозглашается в ваших манифестах, так отчего же это не ваша победа, если возлюбленный вами народ хотел ее и добился? А что – как они вопрошают – «думали об этом миллионы заключенных в сталинских лагерях… что думали жертвы „СМЕРШа“… что думает порабощенная Европа»… Да что бы ни думали, но вряд ли поражение Гитлера было для них самым большим огорчением. Декабристы хотя и выступили против своего царя, но и на каторге не переставали гордиться, что изгнали узурпатора Бонапарта. Впрочем, сдается мне, этот «Вынужденный ответ» писан Романовым, бывшим редактором газеты в Днепропетровске, основанной с разрешения немецких оккупационных властей. Едва ли его газета претендовала на особое мнение, отличное от мнения г-на коменданта. Едва ли она призывала читателей к превращению войны в народную. Едва ли даже заикалась о какой-то там «Третьей силе». Тогда все верно – это и впрямь не их

праздник.

– Мы приходим к тому, что власовская «Третья сила» реально была лишь частью одной из двух сил – нацистской Германии. А энтээсовцы были идеологами власовского движения. Какую же идеологию они в это движение несли? Еще в тридцатые годы они себя объявляли противниками демократии и ратовали за «третью форму» – антидемократическую и антикоммунистическую, подобную в чем-то «солидаризму» итальянского фашизма.

– Ну, мы с моим генералом – я говорю о романе – в идеологические дебри не забираемся. Просто в той операции, что я описываю, был так называемый «Восточный вал», где немцы использовали русские соединения, батальоны. Они обороняли днепровские кручи. И перед генералом встает проблема: если эти батальоны окажутся у него в плену, кем он тогда будет для своих соотечественников – палачом? А он не может думать об этом, как любой другой советский генерал, то есть вовсе не думать. Он, Кобрисов, и сам был жертвою сталинских репрессий, затем, под Москвою, именно Власов своим наступлением спас его от гибели или от плена. Поэтому об этих несчастных русских Кобрисов думает нетривиально, он понимает их трагедию. Он спрашивает себя, можно ли их назвать изменниками или само это слово теряет смысл из-за массовости явления. Этого вопроса он так и не решает, но сами подобные раздумья опасны, они ведут к проигрышу.

– У Солженицына в «Архипелаге», в тех главах, что писались еще в Союзе, власовское движение представлено как трагедия сотен тысяч людей. А в части пятой, говоря о власовцах и им подобных, Солженицын меняет ракурс, откровенно принимает сторону этого движения. Теперь это уже – героическое сопротивление сталинскому режиму. Для многих, для большинства – это была личная трагедия. Их можно понять, им сочувствуешь. Но идеология этого движения, на мой взгляд, ошибочна и даже преступна.

– Солженицын говорит, что плох был бы народ, если б не сделал попытки хоть издали погрозить батьке Сталину оружием. Но вся беда, что ни сам батько, ни его сподвижники не имели обыкновения ходить в штыковые атаки. И добраться до них невозможно иначе, как перебив энное число своих же неповинных соотечественников. В этом трагедия любого антиправительственного движения, трагедия гражданской войны.

– Гражданская война идет между различными внутринациональными силами, власовцы же вынуждены были воевать на стороне чужеземной и, главное, античеловеческой силы.

– Вполне ли они понимали это «главное», то есть с кем они имели дело, и прежде всего сам Власов? Понятно, что, ища поддержки для формирования РОА, он должен был встретиться с кем-нибудь из высших чинов рейха. Но с кем же он встречается – с Гиммлером, рейхсфюрером СС! И вот его впечатления: «…думал увидеть кровожадного чекиста вроде Берии… а встретил типичного буржуа. Спокойного и даже скромного… Он из деревни, а значит, как я, крестьянин. Любит животных…»[111] Просто уши вянут!