Герои умирают

Он попытался собраться с силами для новой атаки на Аркадейла, но скольжение ножа под кожей выбивало его из равновесия. К тому же он понимал всю бессмысленность своей затеи: под этим костюмом у палача наверняка есть какой-то источник Потока, который помогает ему отбивать любые атаки, а потому, что бы он, Ламорак, ни делал, все будет бесполезно.

Аркадейл уже отпластовал солидный кусок его кожи и теперь, держа его за край, обращался к своим ученикам:

– Теперь вы оказываетесь перед выбором: если времени мало, то можно начать постепенно срезать мышцы, но осторожно, не затрагивая артерии и вены. Такая техника требует опыта, поэтому рекомендую заранее подобрать двух-трех индивидов, не пригодных ни для чего иного, и попрактиковаться на них, ибо малейшая ваша ошибка приведет к обильному кровотечению у испытуемого, а оно, в свою очередь, к смерти. Постепенное превращение испытуемого в калеку – метод грубый, но его психологическое воздействие не сопоставимо по мощности ни с чем. Но если время терпит, можно прибегнуть к менее трудоемкой и более изысканной технике, дающей поразительные результаты.

И он взял со стола кусок сложенного пергамента и продемонстрировал его студентам:

– Соберите яйца какого-нибудь насекомого из тех, что живут роями или колониями, – идеально подходят осы, некоторые виды пауков, мух или, на худой конец, тараканов.

– О боже, – прошептал Ламорак и едва успел подавить рвотный рефлекс, как его сломанная нога напомнила о себе с новой силой.

– Затем просто насыпьте эти яйца на открывшиеся мускулы, а кожу пришейте на место, вот так, – сказал Аркадейл, берясь за дело. – Через несколько дней, когда из яиц начнут вылупляться личинки, ваш испытуемый сам будет молить вас о том, чтобы вы дали ему шанс рассказать все, что он знает.

Закончив пришивать лоскут кожи толстой грубой ниткой, он отряхнул руки.

– А теперь, – оживленно продолжил он, снова берясь за скальпель, – рассмотрим применение аналогичной техники в брюшной полости.

9

Я заглядываю за угол коридора, на другом конце которого двое с арбалетами стерегут дверь, и сосу костяшку пальца, разбитую о скулу стражника; на языке у меня вкус меди, а в голове одна мысль: кой черт подбил меня на эту глупость?

Видно, парни с арбалетами стоят там давно: они уже обо всем успели переговорить и теперь помалкивают. Вдруг один из них соскальзывает вдоль стены на пол и усаживается задницей на камень. Над его головой одинокая лампа висит на крюке, вбитом в каменную стену у притолоки.

У моего плеча раздается шепот Таланн:

– Ну что там?

Я, не оглядываясь, показываю ей два пальца.

– Мы справимся, – говорит она.

Справиться-то мы справимся, вопрос только в том, как подобраться к ним незаметно, чтобы они не успели нашпиговать нас сталью.

«Смелость, смелость и еще раз смелость». Кажется, это говорил Наполеон. Хотя какая разница кто, все равно как про меня сказано.

– Жди здесь.

Я беру из ее рук окованную железом дубинку, тяжеленную, словно палица, – мы забрали ее у стражника, которого оставили лежать в пустой камере с кляпом во рту. Мы не стали снимать с него доспехи – все равно ни мне, ни Таланн они бы не подошли.

– У тебя же есть метательные ножи?

Я качаю головой:

– Слишком далеко, к тому же парни в доспехах – надо метить в горло, а с такого расстояния силы броска не хватит, чтобы убить, даже если я попаду.

– А я умею делать много разных впечатляющих штук, – говорит Таланн.

– Конечно умеешь. Погоди, придет твое время.

– Кейн, – говорит она и кладет мне на плечо теплую ладонь, – всего пару ножей. Прошу тебя. Если не получится… если у нас не выйдет… не оставляй меня безоружной. Я… я не могу снова вернуться в камеру…

Я вспоминаю ее – голую, в луже дерьма, прикованную цепями к полу, и поневоле морщусь. От нее до сих пор пахнет. Молча я вытаскиваю из ножен на бедрах два кинжала и протягиваю ей. Она берет их обеими руками, так, словно принимает чашу с причастием. В каждом ее движении чувствуется трепет, словно мои ножи имеют для нее какое-то особое значение. Но разгадывать эту загадку некогда, и я говорю:

– Держи и не показывайся. Видок у тебя… ты только не обижайся, но, если они тебя увидят, вся наша затея пойдет насмарку.

– Не волнуйся, я же не дура.

Дай бог, чтобы это было так.

Я выхожу в коридор и размеренным шагом направляюсь к охранникам. Те поворачивают голову на стук моих подошв по каменному полу, а я тоном хищной властности начинаю:

– Есть ли какая-нибудь причина для того, чтобы часовой на посту не стоял, а сидел на заднице? – Тот, что сидит, вскакивает на ноги, второй отталкивается от стены; оба вытягиваются по стойке смирно, косясь в мою сторону: они пытаются разглядеть, кто я, но тени в моем конце коридора слишком густы, и они различают лишь силуэт. Я ласково добавляю: – И нечего на меня так глазеть, вы, ленивые мешки с дерьмом.