Гнев пустынной кобры

– Смраду? – Вихляев заинтересованно посмотрел на пластуна.

– А вот не слышал ты о такой, вашбродь. А еще ученый человек. Она, тварь такая, забирается глубоко и сердце помалу сосет. Человек тогды умом и трогается. А коли ее выгнать вовремя, то она и не прицепится. Песней да весельем лучше всего выгоняется, поэтому казаку после похода обязательно требуется погулять: где вина попить, где песен погорланить, а где и с бабой полюбиться. Тут кому как. По мне, так лучше бабы для этого дела ничего не подходит. Ну, вина-то я тоже могу, но не шибко, главное все ж – за бабой.

– Пусть поет, господин штаб-ротмистр, – подал голос Зымаев, – а то опять про свою Евсейку заведет.

– А… – Вихляев махнул рукой и приложил окрашенный снег ко лбу. – Что скажете о ране?

– Тут шить рану надобно. Я пока ее стянул бинтом. Потом еще какое-то время, чтобы в себя пришел.

– Я вас понял. – Штаб-ротмистр посмотрел на турецкий пост.

Наконец из-за ели вынырнула голова Карманова.

– Все чисто, вашбродь.

– Свистунов, соберите трофейное оружие. Остальные – за мной.

– Допелся, язвиголова! – Свистунов окинул взглядом поле боя. – Копайся теперича в этакой кровище.

– Зато дюже еще заспеваешь! – Лыткарин толкнул перед собой пленного турка.

– А вот и заспеваю. А ты во мудями впустую тряси!

– Прекратить, господа казаки. Орете, как у себя в станице. Пластуны, называется! – Вихляев строго посмотрел на казаков.

– Так мы ж шутя, вашбродь! – Лыткарин поддел на ладонь снега и сунул в рот.

– Всем на пост. На завтра объявляется дневка. Можно будет отдохнуть и привести в порядок обмундирование.

Вихляев первым стал подниматься в сторону поста, тяжело проваливаясь кавалерийскими сапогами в рыхлый снег.

На небольшой площадке торчала кривой занозой поперек белого снега хлипкая постройка, сделанная из нетолстых, очищенных от веток стволов. Одна дверь на кожаных петлях, одно окно с торчащей горизонтально земле трубой. Внутри грубо сколоченные нары из коротких жердин, застеленные гнилой соломой. Очаг из нескольких медных листов, склепанных между собой, из такого же скрученного листа труба. Угли в нем еще были горячими. Свистунов смахнул с очага сушившиеся тряпки и сунул несколько веток хвороста, длинно дунул. Затрещал огонь.

– Пожалуйте, господин офицер! Тепло сделаем, а вот соломку я бы перестелил – негоже ихних вшей подкармливать.

– Ты б лучше убрал все к херам. – Зымаев придерживал под руку Колесникова.

Свистунов послушно сгреб солому с лежанок и вытащил вон. Раненого уложили на бурку. В тонких смуглых пальцах казака появилась кривая игла и специальная нить для зашивания ран.

– Где вы этому научились? – Вихляев с интересом смотрел на приготовления к операции.

– Война всему научит, вашбродь. Это мне одна бабка подарила на Маньчжурии. Меня тама подранили, будь-здоров, очухался в жилище из шкур, а кругом узкоглазые басурмане. Ну, я ж тогда и подумал, дескать, вот он как ад выглядит. Вот и черти: глазки узкие, все в звере одеты. Тут они мне дают испить чего-то кислого. И улетел я тогда в разные сказки чудные.

– И что потом? – Вихляев положил феску на нагретую медь.

– Потом очухался. На ноге швы, а пуля ждет меня на белом мехе. Черная така да на белом. Эк, вашбродь, ядрено запоминается. С тех пор ношу ее на себе. Так эта бабка велела. Дескать, твоя уже с тобой, а остальные пусть своих хозяев ищут. И впрямь ведь, с тех пор что ни пуля аль осколок какой – стороной меня обходят. И еще мне бабка эта дала эту иглу и моток ниток. Да то не нитка, а ус рыбий. И игла, вишь вон, тоже из кости рыбьей, загнутая и без ушка. Вот и везде эта врачевательная снедь со мною. Многих с того света вытащила. – Зымаев ловко накинул на иглу петельку.

– Я так понимаю, вас они усыпили, а потом уже штопали.

– Так точно, вашбродь. Но тама снега не было. Сейчас вот мне Свистунов его принесет, и мы ранку подзаморозим. Лежи спокойно, пан пластун! – обратился к Колесникову.

– Нужна ли моя помощь, Зымаев?

– Нет, господин штаб-ротмистр. Управлюсь с Колесниковым, тогда вашей спиной займусь.

– Спасибо.

– Да пока не за что. Водки бы.

– Держите. – Вихляев поставил перед Зымаевым фляжку и вышел из помещения.

Казаки уже занимались каждый своим делом.

Плетнев облюбовал под раскидистой елью место и оборудовал наблюдательный пункт. Вырыл яму глубиной около метра, длиной в свой рост, застелил ее буркой. Вторую бурку растянул на кольях и присыпал снегом. Получилось неплохое логово. Влез внутрь с винтовкой и замер.

Лыткарин продолжал наблюдать за пленным турком, который сидел связанным на плоском камне и тяжелыми, выпуклыми глазами смотрел на вершину горы. Казалось, ему нет никакого дела до жующего табак казака с почерневшими, кривыми зубами. Но и брезгливости тоже не было, чего не могли не почувствовать окружающие. Только опытные казаки знали, насколько коварен бывает восточный воин, поэтому ни на секунду не расслаблялись.

Свистунов занимался обустройством лагеря: освобождал лошадей от груза, таскал хворост, расчищал снег.