Появившийся вместе с географией картографический скопический режим также не противоречил барочной картине мира, совпадая с ней в проекции взгляда сверху вниз и в толковании земли как результата божественного творения. Первый современный атлас мира – «Theatrum Orbis Terrarum» («Зрелище шара земного») А. Ортелиуса – был издан в Антверпене в 1570 г. В атласе Ортелиуса под картой мира есть латинская подпись, приписываемая Цицерону: «Что может показаться мгновением в человеческих делах тому, кто держит вечность перед своими глазами и знает масштаб всего мира». Как замечает Д. Косгроув, эта подпись напоминает нам, что в XVI в. карта представляла не только инструмент научного знания или художественный образ, но была и моралистическим текстом, как эмблема, напоминающая людям о незначительности всего человеческого перед лицом вечности[555]
. Та же мысль лежала и в основе северной школы пейзажа: созданная Богом природа свидетельствует о его величии, в то время как дела человеческие, как и сам человек, преходящи и тленны[556]. Выдающимся представителем этой школы был П. Брейгель Старший – автор «вселенских (мировых) пейзажей» и один из друзей Ортелиуса. Импульсы к эмблематике в картографии можно наблюдать как на средневековых«Зрелище шара земного» Ортелиуса на три десятилетия опередило открытие в Лондоне театра Шекспира «Глобус». Сближение во времени этих двух значительных культурных событий выражало дух эпохи, в которой умами владели путешествия, тайны света, зрения и оптики, а связанные с ними метафоры мира-театра и жизни-спектакля структурировали мышление о человеке и вселенной. На замечательных космографических картах, создававшихся в ХVII в. во Франции и в Голландии, представлялась мировая сцена, на которой страны, города, корабли, властители и мифические персонажи находили свое место и значение. Эти карты-зрелища включали столбики текста, математические знаки, рисунки на темы времен года, картинки с изображением «чужих» и своих людей, обычаев, костюмов, образы стихий, виды городов и пейзажей[558]
. Картография создавала настоящие произведения искусства, отражавшие барочный синтез искусств с наукой в порождении новых образов и самый взгляд на мир как вселенский театр. Метафора театра, которая стала философским понятием барокко, сохранилась и в научном дискурсе географии первой половины XIX в.: «Земля есть <…> театр не только всех явлений природы, но и всего человеческого существования», – говорил на лекциях Риттер[559].Таким образом, география и картография сохраняют в себе импульсы барочной репрезентации и герменевтики мира, которые сыграли весьма значительную роль в случае обращения Гоголя к географии. В статье «Несколько мыслей о преподавании детям географии» писатель критиковал барельефное изображение Европы Риттера и предлагал изготовить по его образцу настоящий барельеф, что, по сути, сам и проделал в «Страшной мести», описав хребет Карпатских гор. Как и в пейзаже степи в «Тарасе Бульбе», описание Карпат обладает блуждающей точкой зрения, свойственной картографическому режиму, и «прыжками» взгляда, обозревающего горный массив то с высоты, то сбоку, то опять с птичьего полета.
Зная о картографическом источнике гоголевского образа Карпатских гор, можно проследить сам процесс перевода двухмерного изображения в трехмернoe. Это одна из реализаций барочного единения искусств, в котором, согласно Делёзу, «живопись выходит из своих рамок и реализуется в скульптуре из многоцветного мрамора», а скульптура «преодолевает сама себя и реализуется в архитектуре»[560]
и т. д. – до образования «вселенского театра, в котором есть воздух и земля, и даже огонь и вода»[561]. Вселенский театр, этот континуум искусств, – одна тотальная аллегория, барочная репрезентация мира и одновременно сам этот мир, ставший сценой для бесконечного процесса аллегоризации. В творчестве Гоголя эта тенденция к сближению «реальности» с искусством достигает предела в теме географии.