Читаем Гоголь и географическое воображение романтизма полностью

Подводя итоги представленной в книге реконструкции сюжета о приобщении творчества Гоголя, а следовательно – и всей русской литературы, к европейскому дискурсу географического воображения, пунктирно отмечу развитие заданных писателем тем и введенных им техник репрезентации пространства в последующей традиции. Напомню, что в гоголевском варианте этого сюжета можно выделить, условно говоря, два аспекта – философский и зрелищный. Первый отражал идеи И. Г. Гердера и Ф. Шеллинга о взаимной обусловленности человека и природы, в которой он развивается. В творчестве Гоголя они породили цепочку образов представителей расового разнообразия Земли в статье «Несколько мыслей о преподавании детям географии» и в исторических статьях «Арабесок», а также образы казаков в повести «Тарас Бульба». Чуткость Гоголя к визуальной стороне географии – к зрительным методам исследования, к картам и проблематике наблюдения и зрительного освоения мира – нашла выражение в его географических пейзажах, которые были выстроены по образцу жанра в творчестве А. фон Гумбольдта и с опорой на географические и картографические источники. В таком гоголевском формате географическое воображение получило продолжение уже в следующем поколении русской литературы, в творчестве И. С. Тургенева и И. А. Гончарова.

Тургенев, признанный мастер изображения русской природы, в «Записках охотника» взял на вооружение разработанную Гоголем поэтику географического пейзажа, в то же время оспаривая его интерпретацию связи русского ландшафта с характером и жизнью народа. Как полагал К. Эли, Гоголь в становлении русского пейзажа сыграл двоякую роль. С одной стороны, в украинских повестях он создал пасторальный идиллический украинский пейзаж, а в эпическом повествовании «Тараса Бульбы» наделил эту степную Аркадию теми чертами беспредельности и экспансии пространства, которые потом были им перенесены на изображение России в «Мертвых душах» и были переняты последующей традицией литературы и живописи[617]. С другой стороны, в петербургских повестях Гоголь набросал эскиз русского северного пейзажа, «где все мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно» (III, 16), который нашел развитие в финальном описании российского пространства в «Мертвых душах»:

…бедно, разбросанно и неприютно в тебе <…> Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? (VI, 220).

Таким образом, в схеме развития русского пейзажа, которую предлагает Эли, Гоголь стоит у истоков основного направления и усилия русских художников XIX в. создать и описать эстетическую ценность и символическую значимость безграничных и не слишком выразительных в живописном отношении просторов родины[618].

Причастность Гоголя к идеям немецкой романтической географии позволяет внести в схему Эли уточнения относительно связи его географического, а значит, в основном украинского пасторального пейзажа к последующей традиции природоописаний в русской литературе, которая к середине XIX столетия возродила пасторальный пейзаж. Пастораль оказалась актуальной в первую очередь для произведений, которые переносили повествование в детские годы протагонистов, как в «Обломове» Гончарова (IX глава «Сон Обломова»), в «Детстве» Л. Н. Толстого или в автобиографическом романе С. Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука»[619]

. К этой же парадигме Эли относит и «Записки охотника», отмечая в них функцию пейзажа служить средством выражения коллективного национального чувства и, в отличие от «Мертвых душ» Гоголя, находить живописные и привлекательные придорожные виды в описании путешествий по русским просторам[620]. Все же художественная полемика Тургенева с Гоголем в «Записках охотника» представляется шире, чем спор о красоте русских придорожных видов, и ведется по линии идей немецкой романтической географии о связи народа и его природного окружения, обоснованных в статьях «Арабесок» и примененных в концептуальных пейзажах «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Миргорода».

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

MMIX - Год Быка
MMIX - Год Быка

Новое историко-психологическое и литературно-философское исследование символики главной книги Михаила Афанасьевича Булгакова позволило выявить, как минимум, пять сквозных слоев скрытого подтекста, не считая оригинальной историософской модели и девяти ключей-методов, зашифрованных Автором в Романе «Мастер и Маргарита».Выявленная взаимосвязь образов, сюжета, символики и идей Романа с книгами Нового Завета и историей рождения христианства настолько глубоки и масштабны, что речь фактически идёт о новом открытии Романа не только для литературоведения, но и для современной философии.Впервые исследование было опубликовано как электронная рукопись в блоге, «живом журнале»: http://oohoo.livejournal.com/, что определило особенности стиля книги.(с) Р.Романов, 2008-2009

Роман Романов , Роман Романович Романов

История / Литературоведение / Политика / Философия / Прочая научная литература / Психология
Михаил Кузмин
Михаил Кузмин

Михаил Алексеевич Кузмин (1872–1936) — поэт Серебряного века, прозаик, переводчик, композитор. До сих пор о его жизни и творчестве существует множество легенд, и самая главная из них — мнение о нем как приверженце «прекрасной ясности», проповеднике «привольной легкости бездумного житья», авторе фривольных стилизованных стихов и повестей. Но при внимательном прочтении эта легкость оборачивается глубоким трагизмом, мучительные переживания завершаются фарсом, низкий и даже «грязный» быт определяет судьбу — и понять, как это происходит, необыкновенно трудно. Как практически все русские интеллигенты, Кузмин приветствовал революцию, но в дальнейшем нежелание и неумение приспосабливаться привело его почти к полной изоляции в литературной жизни конца двадцатых и всех тридцатых годов XX века, но он не допускал даже мысли об эмиграции. О жизни, творчестве, трагической судьбе поэта рассказывают авторы, с научной скрупулезностью исследуя его творческое наследие, значительность которого бесспорна, и с большим человеческим тактом повествуя о частной жизни сложного, противоречивого человека.знак информационной продукции 16+

Джон Э. Малмстад , Николай Алексеевич Богомолов

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное
Лекции по русской литературе
Лекции по русской литературе

В лекционных курсах, подготовленных в 1940–1950-е годы для студентов колледжа Уэлсли и Корнеллского университета и впервые опубликованных в 1981 году, крупнейший русско-американский писатель XX века Владимир Набоков предстал перед своей аудиторией как вдумчивый читатель, проницательный, дотошный и при этом весьма пристрастный исследователь, темпераментный и требовательный педагог. На страницах этого тома Набоков-лектор дает превосходный урок «пристального чтения» произведений Гоголя, Тургенева, Достоевского, Толстого, Чехова и Горького – чтения, метод которого исчерпывающе описан самим автором: «Литературу, настоящую литературу, не стоит глотать залпом, как снадобье, полезное для сердца или ума, этого "желудка" души. Литературу надо принимать мелкими дозами, раздробив, раскрошив, размолов, – тогда вы почувствуете ее сладостное благоухание в глубине ладоней; ее нужно разгрызать, с наслаждением перекатывая языком во рту, – тогда, и только тогда вы оцените по достоинству ее редкостный аромат и раздробленные, размельченные частицы вновь соединятся воедино в вашем сознании и обретут красоту целого, к которому вы подмешали чуточку собственной крови».

Владимир Владимирович Набоков

Литературоведение