Гоголь и географическое воображение романтизма

Тургенев был одним из студентов, слушавших лекции Гоголя по всемирной истории в Петербургском университете в 1835 г. В воспоминаниях о Гоголе, написанных через тридцать с лишним лет, он высказал весьма невысокое мнение как о гоголевских лекциях, так и о статьях в «Арабесках», в которые лекции были переработаны[621]. Более того, Тургенев утверждал, что, будучи студентом, даже не догадался, что его преподаватель истории Гоголь-Яновский был тем же человеком, что и автор «Вечеров…»[622]. Поэтому нет возможности утверждать, что Тургенев мог увидеть связь между теоретической установкой Гоголя считать географию средством толкования истории народа, воплощенной и проиллюстрированной им в статье «Взгляд на составление Малороссии», и особым пейзажем в его украинских повестях на исторические темы. Также нет оснований для предположения, что Тургенев задавался вопросом о географических источниках Гоголя или предполагал связь «Тараса Бульбы» с описаниями степей у Гумбольдта. Тем не менее в «Записках охотника» он оспорил применение гоголевской концепции географического детерминизма в отношении русского народа в связи с унылой русской природой и противопоставил восхитительным гоголевским пейзажам Украины не менее восхитительный пейзаж среднероссийской полосы.

В статьях Гоголя, например, утверждалось, что разделение между русскими и украинцами в XIII в. под натиском татар имело соответствие в разделении людей по разным природным зонам. В его формулировке, тогда еще единый народ под угрозой нашествия,

как бы понимая сам свою ничтожность, оставлял те места, где разновидная природа начинает становиться изобретательницею; где она раскинула степи прекрасные, вольные

<…> и столплялся в той части России, где местоположение, однообразно гладкое и ровное, везде почти болотистое, истыканное печальными елями и соснами, показывало не жизнь живую, исполненную движения, но какое-то

прозябение, поражающее душу мыслящего («Взгляд на составление Малороссии», VIII, 42; курсив мой. – И. В.).

По мысли автора, оставшиеся на «прекрасном» юге Руси будущие казаки стали обладателями совершенно иной, «воинственной», «отчаянной» природы. Однообразный русский ландшафт и спокойная природа с ее «обыкновенными равнинами» (VIII, 52), в представлениях Гоголя, отразился и на русской тематике А. С. Пушкина: «Сочинения Пушкина, где дышит у него русская природа, так же тихи и беспорывны, как русская природа» (VIII, 54). В финале «Мертвых душ» интерпретация равнинного пейзажа получила новый положительный смысл, однако предшествующие XI главе виды русской провинции читателей разочаровали. Как передавал Гоголю в письме К. С. Аксаков, многие сходились на мнении, что «Гоголь не любит России; посмотрите, как хороша Малороссия и какова Россия

; прибавляют: заметьте, что самая природа России не пощажена и погода даже все мокрая и грязная»[623].