Гоголь и географическое воображение романтизма

Подобная структура мира и его репрезентация отлична как от пейзажа Карпатских гор в начале XII главы «Страшной мести», так и от некоего бездонного враждебного космоса, который появится у Гоголя в «Вие»[390]. Куполообразная вселенная «Вечеров…» создается взглядом человека, на позицию которого указал Андрей Белый: «Когда океан воздуха обнимает „прекрасную в воздушных своих объятиях“ землю (СЯ), я вижу метафору восприятия перспективы; и тоже, когда пруд „держал…

в объятиях своих… небо“ (МН); первое восприятие – закид головы, второе – наклон головы»[391] (см. схему на рис. 2а – 2б

). «Закид головы» предполагает, что субъект пейзажа находится внутри его куполообразного универсума, в описании Гоголя напоминающего храм[392], и подвержен синэстетическому воздействию природы (сливанию визуальных, звуковых и космических ощущений)[393].

Такую позицию субъекта подразумевала и традиция сентиментального путешествия, связь с которой в этих описаниях Гоголя можно обнаружить[394]. С другой стороны, если учитывать то обстоятельство, что природное пространство в «Сорочинской ярмарке» не является местом развития сюжета и предстает как нарисованный на театральных кулисах пейзаж (на это указал Лотман

[395]), в сводчатой структуре мира[396] можно усмотреть образ сцены с предполагаемой ею точкой зрения. Тогда перед нами частное проявление отмечаемого театрального субстрата ранних повестей Гоголя, страстно увлекавшегося театром в первые годы пребывания в Петербурге и имевшего возможность видеть «целый ряд пьес, так или иначе связанных с украинской темой»[397].

В тех же обстоятельствах шла работа над «Ночью перед Рождеством», в которой, как и в предыдущих повестях, Гоголь, впервые поднимая своего героя ввысь в полете над землей, тем не менее не сообщает

ему взгляда сверху вниз, который способствовал бы эффекту расширяющегося безграничного пространства. На это отступление от общего принципа обратил внимание Лотман:

Правда <…> описанное нами разделение пространства проводилось с известной непоследовательностью. Так, в «Ночи перед Рождеством» поведение чертей и ведьм строится еще по тем же законам, что и бытовое поведение людей, а момент полета не связан с расширением и деформацией земного пространства (более того, точка зрения повествователя не совмещена с летящим Вакулой, а неподвижна и находится на земле; ср.: «Пролетел как муха под самым месяцем», где летящий кузнец – не точка зрения, а объект наблюдения, которое направлено снизу вверх). Эти особенности «Ночи перед Рождеством», совпадая с некоторыми другими чертами этого произведения, поддерживают текстологическое наблюдение Н. С. Тихонравова о том, что «повесть была вписана автором в эту записную книгу ранее всех предшествующих ей набросков», возможно, в 1830 г.[398]

Лотман полагает, что эта особенность «Ночи перед Рождеством» может быть объяснена гетерогенной жанровой природой «народной поэзии» в представлениях Гоголя[399]. Не оспаривая предположения Лотмана, которое указывает на важный аспект гоголевской поэтики, я предлагаю отсутствие вынесенной точки зрения героя ввысь объяснять и тем обстоятельством, что возможность подобной перспективы была в момент создания «Ночи перед Рождеством» еще не осознана Гоголем, так как проблематика картографии с ее особой позицией наблюдателя пока не попала в поле его внимания. Появление этой проблематики результирует в появлении картографического режима, которым ни одна из повестей, созданных до 1831 г., не обладала.

Kартографический режим в пейзаже «Страшной мести»