Гоголь и географическое воображение романтизма

Рассмотрение художественно-стилистических особенностей описания горного пейзажа Карпат в повести Гоголя не входят в цели этой главы, однако важно отметить, что они не вступают в противоречие с географической основой пейзажа и часто опираются на детали географического характера. Большинство последних почерпнуты из «Карт…» Риттера, а именно из главы «Объяснение карты, изображающей главные горные хребты в Европе, их связи и мысы»[404]. Здесь совпадения будут представлены в том порядке, в каком они выходят на поверхность в гоголевском пейзаже.

Уже первое предложение «Карт…» Риттера, излагающее теорию образования земли, нашло отражение у Гоголя. Риттер пишет:

Главные горы с своими отраслями и ветвями во время переворотов древнего мира противостояли напору моря и сообщили странам их форму. Все выдающиеся клины (hervorsprigende Spitzen) и мысы суть развалины гор, которые борятся еще с волнами[405].

В пейзаже Карпат Гоголя: «…перекидывают они вправо и влево землю и обковывают ее каменною толщей, чтобы не прососало шумное и буйное море» (I, 271). Географическая научная аллюзия, если ее уловить, только усиливает впечатление мифологичности описанных Гоголем процессов образования земной тверди. Подобный художественный эффект можно объяснить тождеством функционирования науки и мифологии: им обеим свойственно объяснять происхождение явлений мира и мир как целостность, что в эпоху романтизма находило отражение как в поэтической/литературной мифологии (например, у Л. Тика, Новалиса), так и в географии Риттера.

Эмоционально окрашенное описание чуждости горного пространства в повести («глаз не смеет оглянуть их; а на вершину иных не заходила и нога человечья») отсылает к карте Риттера, «изображающей высоту гор Европейских без отношения к основной линии <…>»[406], а вместе с тем – и к статье Гоголя, в которой последовательность изучения учениками гор воспроизводит последовательность карт с объяснениями Риттера. В статье Гоголь писал:

Так как горы сообщили форму всей земле, то познание их должно составить, так сказать, начало всей Географии. Показав разветвление их по лицу земли, преподаватель показывает вид их, форму, состав, образование и наконец характер и отличие каждой цепи, высочайшие точки, примечательные явления на них, и высоту, до которой подымался человек

(§ 7; курсив мой. – И. В.).

Таким образом, отчужденный, «внечеловечный»[407]

характер пейзажа в «Страшной мести» восходит к географическому дискурсу, имевшему в то время сильный привкус приключенческой романтики. В объяснениях к карте, относящихся к высоте гор, Риттер приводил пример А. фон Гумбольдта, поднимавшегося на самую высокую гору мира (как тогда думали) Чимборассо в Кордильерах и испытавшего при этом физические расстройства: «Здесь почувствовал он тошноту, и кровь пошла из носу и губ»[408]. Тем не менее финал главы у Риттера оптимистический:

Но человек, неутомимо испытующий, поднимался еще выше гор – в воздух, и распространил царство деятельности и с этой стороны. Отважный дух прорывается чрез границы, коими материя приковала его к земле[409].

Скорее всего, эпизод с Гумбольдтом или подобные ему имел в виду Гоголь в первой редакции своей статьи, высказывая мысль о том, что учеников надо знакомить с историей географии, «чтобы воспитанник видел, какие величайшие усилия, какие неимоверные, благородные подвиги были производимы для того, чтобы доставить ему верные сведения о земле нашей» (§ 9); это же могло подсказать ему сочетать в пейзаже «Страшной мести» мифологический и географический аспекты горного дискурса.