Гоголь и географическое воображение романтизма

Это была земля страха; и потому в ней мог образоваться только народ воинственный, сильный своим соединением, народ отчаянный, которого вся жизнь была бы повита и взлелеяна войною. И вот выходцы вольные и невольные, бездомные, те, которым нечего было терять, которым жизнь – копейка, которых буйная воля не могла терпеть законов и власти, которым везде грозила виселица, расположились и выбрали самое опасное место в виду азиатских завоевателей – татар и турков (VIII, 46).

Граница между Русью и степями Азии, которой не было в физическом пространстве, но которая, надо полагать, существовала в культурном сознании, в геоисторическом повествовании Гоголя стирается. Украинские и азиатские степи представлены Гоголем через одни и те же образы. О степях Азии говорится:

…степи, шумящие хлебом, никем не сеянным и не собираемым, травою, почти равняющеюся ростом с деревьями, степи, где пасутся табуны и стада, которых от века никто не считал, и сами владельцы не знают настоящего количества <…> (VIII, 20).

Те же черты характерны и для Украины:

…южная вся открыта, вся из степей, кипевших плодородием, но только изредка засевавшихся хлебом. Девственная и могучая почва их своевольно произращала бесчисленное множество трав. Эти степи кипели стадами сайг, оленей и диких лошадей, бродивших табунами (VIII, 45).

Медиаторами пространства между Азией и Украиной выступают казаки: они уходят в степь и живут в степи, которая противопоставлена «тишине и беспечности жизни домовитой» (VIII, 91). Несмотря на просьбы матери и возлюбленной, казак «спешит в степи, в вольницу товарищей» (VIII, 91).

В анализе одного фольклорного образца в статье «О малороссийских песнях» Гоголь представляет мысленному взору читателя сцену с умирающим казаком на пышном фоне огромного пространства степи. Вынесенная точка зрения и вид земли в ее охвате в песне, которую Гоголь цитирует, естественно, отсутствует: впечатляющая картина степи существует только в воображении автора статьи и является географической интерпретацией происходящего:

Сверкает Черное море; вся чудесная, неизмеримая степь от Тамана до Дуная – дикий океан цветов колышется одним налетом ветра; в беспредельной глубине неба тонут лебеди и журавли; умирающий козак лежит среди этой свежести девственной природы и собирает все силы, чтоб не умереть, не взглянув еще раз на своих товарищей (VIII, 91).

Даже если названные топонимы взяты Гоголем из песенных текстов[477], все равно картина степи, обрамленная Черным морем, Таманским полуостровом (между Черным и Азовским морями) и Дунаем, – это почти та же попытка «закручивания пространства» (Лотман) и создания географического «чуда» (если представить, что описанный масштаб пространства актуален для «умирающего козака»), что и в «Страшной мести», когда народ в Киеве увидел Черное море и прибрежные объекты, находимые на карте Боплана. Соотнесенные с картиной «девственной природы», на которой умирает казак, топонимы песенной географии отсылают читателя к реальному пространству, известному ему по картографическому источнику.

По карте Боплана, только с конкретизацией в отношении современного Гоголю административного деления, построено и начало описания степи в «Тарасе Бульбе»:

Тогда весь юг, все то пространство, которое составляет нынешнюю Новороссию, до самого Черного моря, было зеленою, девственною пустынею (II, 58).