Гоголь и географическое воображение романтизма

В одном месте крутой бок возвышений убирался гуще в зеленые кудри дерев. Искусственным насаждением, благодаря неровности гористого оврага, север и юг растительного царства собрались сюда вместе. Дуб, ель, лесная груша, клен, вишняк и терновник, чилига и рябина, опутанная хмелем, то помогая друг <другу> в росте, то заглушая друг друга, карабкались по всей горе, от низу до верху. Вверху же, у самого ее темени, примешивались к их зеленым верхушкам красные крышки господских строений, коньки и гребни сзади скрывшихся изб, верхняя надстройка господского дома с резным балконом и большим полукруглым окном. И над всем этим собраньем дерев и крыш возносилась свыше всего своими пятью позлащенными играющими верхушками старинная деревенская церковь. На всех ее главах стояли золотые прорезные кресты, утвержденные золотыми прорезными же цепями, так что издали, казалось, висело на воздухе ничем не поддержанное, сверкавшее горячими червонцами золото. И все это в опрокинутом виде, верхушками, крышками, крестами вниз, миловидно отражалось в реке, где безобразно-дуплистые ивы, [одни] стоя у берегов, другие совсем в воде, опустивши туда и ветви и листья, точно как рассматривали это чудное изображение, где только не мешала им склизкая бодяга с пловучей яркой зеленью желтых кувшинчиков.

Вид был очень хорош, но вид сверху вниз, с надстройки дома на отдаленья, был еще лучше. Равнодушно не мог выстоять на балконе никакой гость и посетитель. От изумленья у него захватывало в груди дух, и он только вскрикивал: «господи, как здесь просторно!» Без конца, без пределов открывались пространства: за лугами, усеянными рощами и водяными мельницами, в несколько зеленых поясов зеленели леса; за лесами, сквозь воздух, уже начинавший становиться мглистым, желтели пески. И вновь леса, уже синевшие, как моря или туман, далеко разливавшийся; и вновь пески, еще бледней, но все желтевшие[537]. На отдаленном небосклоне лежали гребнем меловые горы, блиставшие белизною даже и в ненастное время, как бы освещало их вечное солнце[538]

. По ослепительной белизне их у подошв их местами мелькали как бы дымившиеся туманно-сизые пятна. Это были отдаленные деревни; но их уже не мог рассмотреть человеческий глаз. Только вспыхивавшая при солнечном освещении искра золотой церковной маковки давала знать, что это было людное большое селение. Все это облечено было в тишину невозмущаемую, которую не пробуждали даже чуть долетавшие до слуха отголоски соловьев, пропадавшие в пространствах. Гость, стоявший на балконе, и после какого-нибудь двухчасового созерцания ничего другого не мог выговорить, как только: «господи, как здесь просторно!» (VII, 7–9).

3. Драма взгляда в географическом пейзаже Гоголя

Средства географической оптики Гоголя – карта и пейзаж – оформлялись на основе географических источников, фокусировавших взгляд на мир в удаленных картографических oбразах или в более приближенных картинах путешествия. Благодаря включению в природоописания тактильного, обонятельного, вкусового и слухового опыта тела граница между наблюдателем и сценой наблюдения в пейзаже Гоголя размывалась. В отличие от удаленного пейзажа, воспроизводимого прямой перспективой и наблюдаемого через окно или с балкона, как на картинах итальянского Возрождения, в географическом описании субъект вступает в мир природы и «собирает» его отдельные сцены, из которых должна родиться объемная картина. Противоположность этих двух позиций в творчестве Гоголя вышла на поверхность тогда, когда в его прозе появился пейзаж, реализующий классическую модель итальянского перспективизма. Появление этого нового для Гоголя взгляда на мир позволило ощутить и своеобразие до того существовавшего барочно-картографического режима зрения.

Сдвиг в репертуаре скопических режимов, как и предшествовавшая ему конкуренция взглядов, в прозе Гоголя оформляются в пейзаже, открывающем второй том «Мертвых душ». Этим описанием природной картины завершается имманентное гоголевской прозе развитие способов наблюдения на протяжении всего творческого пути писателя. По сути, одного этого пейзажа, ставшего ареной противоборства режимов зрения, достаточно для постановки вопроса о внутренней динамике скопических режимов в прозе Гоголя. Драма зрения в последние годы жизни писателя сопровождается новым всплеском его интереса к географии, который выразился в собирании географической литературы, конспектировании географических источников и планах написать географию России. Этому драматическому сюжету и посвящена последняя глава.

Барокко и географический пейзаж Гоголя: ихнография, купол, складка