《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Мужик уж готов был излиться горем своим, да на порог вбежал босоногий сорванец.

- Идут! – объявил мальчишка.

С тем и повставал редкий люд с мест своих, да кто как мог – так и бежал прочь, кто через чёрный ход, а кто в дверях столкнулся с мужчинами, что облачались в чёрные мантии, да к колчанам и сёдлами крепили кусок метлы али собачью башку.

Мальчишка, оповестивший кабак, тотчас же метнулся к хозяину, коий, в свой же черёд, не медлил. Шустро достал из закромов бутылки с чистою водкой.

Со смехом Басман провожал беглецов – от тех лишь пятки сверкали. Первым к хозяину подсел Генрих, да осмотрел стол, покуда ему, да остальной братии, уж налили стопки.

Фёдор присвистнул, усаживаясь подле немца.

- Не дурно твой кабак промышляет, не дурно. – одобрительно произнёс юный Басманов, поднимая стопку.

Генрих презрительно шикнул, потерев пальцем продольный скол на столе, да поднял очи свои серые на хозяина. У дельца уж пот холодный выступил.

Немец выдохнул, издав звук сродни рыку, да стукнулся стопкою с Фёдором и залпом испил её до дна.

Не прошло и часу, как опричники урезались чистою водкой, да пошли в разгул. Велено было проверить удаль каждого – Вяземский уж успел сцепить в мордобое, дважды побороть и дважды быть поборенным. Водка не давала ему уж и различить, кто были его соперниками.

Генрих боле всех налёг, да как его шатать начало, так и стал бы на потеху, однако всяко присёк он шутки пьяной братии.

Неведано, как бы на ногах ныне держался немец, но, достав нож, велел он смелейшему в сим заведенье руку дать свою. Грязной, было, и не приметил оружия в руках чужеземца, да с дуру и подал руку, растопырив пальцы.

Короткий вздох – и Генрих принялся всекать ножом меж пальцев Васьки, да столь ловко и проворно, что у всякого дух захватывало. Покуда довершил град ударов, тотчас же налили ему водки.

- За великого князя и царя всея Руси! – рявкнул немец с таким жаром, что поднялись опричники испить за владыку своего и повелителя.

Нынче новою волной окатило чужеземца. Зажмурился, опёрся о стол да вдарил по груди своей.

- Клади руку вторую! – бросил немец, завидя, как Васька уж не решался боле.

- Да ты, Андрюх, уж в зюзю! – хлопнул по спине Хворостин.

- А пущай и так! Клади, Вась! – настаивал немец.

Юный Басманов присвистнул, что было сил, да положил свою руку заместо Грязного.

- Валяй! – бросил Фёдор.

Сплюнул Генрих, встряхнул плечами да вернулся на место своё, покачиваясь, упоённый уж до предела, да хватка его не теряла силы.

Град ударов – едва ли слабый рассудок упившейся братии мог уловить каждое движенье немца, и всяко бил чужеземец без промаха, да как окончит – вбил нож в стол. Тому вторило ликование опричников.

- От чертила заморский! – громовым басом обрушился Басман-отец, трепля немца по голове.

Вновь братия подняла свои сосуды да сомкнули их в единстве. Ныне все раздоры да ссоры междоусобные оставались за порогом царского кабака.

Васька Грязной уж почуял нужду, да вышел справить её. Выйдя во двор, глубоко вздохнул опричник, ощущая свежие ветра, обдающие его тело целительной прохладою.

Отошёл Васька шатким шагом своим, так и норовя поскользнуться на мягкой земле, но всё-таки уж встал к стене. Как окончил, так огляделся Грязной, слыша, будто кто ступает к чёрному ходу.

Не сплоховал Васька, да ринулся с саблей наголо, а тем паче и шуму поднял.

- Гойда! Мужики, засада! – рявкнул опричник, рубанув мужика со спины, что с иными, верно, крестьянами, уж у чёрного хода схоронилися.

Васькин клич услышан был. Тотчас же братия была при оружии. Сцепилися все в битве, что боле походила на резню – не было у крестьян оружия боле, нежели топоры да вилы. Пущай и упились опричники, да всякий раз на службе под шелковыми рубахами кольчугу имели, супротив крестьян в льняных рубахах да тулупах тёртых.

Недолго бой длился, чай, недолго. Хозяина кабака живьём выволокли на улицу, дабы народ то увидать мог. Отстегнули с сёдел кнуты да плети, да принялись стегать его до крови.

Уж лежал мужик на последнем издыхании. Опричники принялись выволакивать тела крестьян, да скидывали их на дорогу.

Когда сей труд окончен был, братия села по коням, да, чай, не единожды промчалися по улице, топча копытами тела врагов своих. Стегали при том соседские дома да ворота.

- Гойда! Словом и делом! Гойда!

…

Перо скрепило, выводя длинное послание. Царские покои заливал мягкий свет – окна были отворены настежь, впуская прохладу с улицы. Государь был погружён в свои труды. Он дописывал длинное письмо, выводя роспись свою в окончании послания.

Царь глубоко вздохнул и бросил короткий взгляд перед собой. Подле него сидел Фёдор Басманов, привольно растянувшись на кресле, устланное мягким бархатным покрывалом. Юноша прикрыл веки и тихо напевал мелодию без слов. Он тянул сей простой, да ладный мотив, и умолк лишь поднял взгляд свой.

Иоанн вернулся к своим заботам и принялся запечатывать своё письмо, поднеся кусок кирпично-красного сургуча к пламени свечи. Расплавленные капли полились на бумагу и вобрали в себя оттиск царского перстня.