《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

За много улиц слышали крестьянская чета, какие крики разносятся, да точно ведали, над каким двором ныне сгустились тучи и грянул гром. Ведали они, окаянные, что сулит баринскому дому опосля навета, да всяко крестились, моля Господа о милости, о прощеньи.

Вскоре поднялся запах гари, эхом разносился клич их бесовский.

«Гойда!»

…

Со стен Кремля можно было разглядеть бледное полотно дыма, поднимающегося где-то над Москвой. Свёл брови Филипп, глядя, как страшное знаменье восстаёт пред его очами. Святой отец с тяжким вздохом перевёл взгляд на Иоанна, что шёл подле него в царственном одеянии.

- Что учинил ты? – спросил старец.

Царь бросил мимолётный взгляд в пролёт, откуда виден был поднимающийся дым с пожара, да будто и не видел онного.

- Уж прости, умаялся мой старый ум. – Иоанн пожал плечами. – Уж и не ведаю, с чего и начать сказывать.

- С опричников своих и начни. – просто ответил Филипп. – С того начни, как честных людей вверил тебе Господь, а ты их на ножи разбойничьи бросаешь.

Иоанн оставался невозмутим, и на лице его едва ли не скука воцарилась. Пожал плечами владыка, да продолжил ступать вперёд, опираясь на посох свой резной.

- Нет иной веры мне, как не на своих разбойников. – ответил государь.

- Народ молил Небеса, дабы вернулся ты, Иоанн, на престол. Любил тебя простой люд, любил и молился о здравии твоём на многие лета. – произнёс Филипп.

- На кой чёрт мне любовь холопская сгодится? – усмехнулся Иоанн. – Грош цена сим ликованьем. В той же церкви, небось, готовились уж Старецкого на царствование венчать. Не единожды, не лукавь, не единожды уж готовились вы все схоронить меня.

- Неужто и впрямь светлый ум твой изменяет тебе? – спросил Филипп. – Взаправду веришь, что они-то и переменять весь порядок вздумали?

- Уж переменили. – холодно отрезал Иоанн.

Рука его паче прежнего сжала посох. Сам же царь и не заметил, как второю рукой схватился за сердце. Тяжкое дыханье охватило его всего.

- Сердце моё бьётся, супротив воли вашей… - сквозь зубы произнёс Иоанн. – Переменили они порядок! Уберегли меня, да не единожды!

- Тело твоё, верно, сберегли. – кивнул старец. – Да душа твоя истерзана.

Иоанн обернулся, точно его кто окликнул по имени. Омрачился царский лик, точно вслушивался в тихий шёпот ветра. Чуток слух государева – об том и прознать было, но уж уловил царь, как ворота отворились, да топот копыт с гамом мужицким ворвался во двор кремлёвский. Крепостная стена заграждала от государя ворота, в которые нынче воротились его опричники, но всяко слышал владыка, и сердце тревожно отбило во тревоге.

Двух шагов хватило, чтобы пред взором царским открылся двор в пролёте меж стеною да приказом лошадиным. Видел Иоанн и лошадей вороных, и опричников своих. Иные в руках держали факела, промасленные да пылающие жаром. В толпе уж приметил старого Басмана, латина, окрещённого уж Андрюшкою, Скуратого сурового да грузного, и лишь когда завидел царь Фёдора, от сердца отлегла тревога.

То было мимолётное мгновенье, царь углядел любимца своего в пролёте, да на расстоянии едва ли не в половину версты, но того хватило, чтобы унялось беспокойное сердце Иоанна.

Лик государя вновь преисполнилось упоением собственной властью, в то же время как святой старец напротив, омрачился при виде опричников.

Иоанн обернулся к Филиппу, точно смерил его грозным взором.

- Душа моя впервые нашла исцеление. – едва ли не прошептал владыка.

…

Заливистый смех вторил хлёсткому удару.

- Не гневайтесь, государыня! – кротко произнесла Глаша, не поднимая лица.

- А ты шевелись, валандайка! Ишь, колупается она! – бросила царица, щёлкнув перстами.

Крестьянка уж принялась спешнее прислуживать в бане, да поднесла кадку, полную воды с настоем из липы с хвоей. Взяв деревянную плошку, Глаша поливая раскалённые камни. Зашипевши, вода поднялась густым белым паром.

Царица, сидевшая нагая на махровом полотенце, прикрыла глаза, вдыхая поднявшийся сладкий аромат медовой липы. Не зрячив, она нашла рукою веник, и небрежно бросила его Глаше.

Крестьянка нахмурилась от боли, вставая со своего табурета, не смея противиться повеленьям царицы. Немудрено было угадать, отчего ж крестьянка то и дело постанывает при движениях, тем паче, ежели напрягает она спину свою. На её белом нагом теле синело пятно – от случайного ушиба ли, от удара – всё одно. Превозмогая боль в теле своём, Глаша прислуживала царице, нагоняя к телу её жар.

- Несладко, небось, под опричником-то? – усмехнулась Мария.

В ответ Глаша лишь поджала губы да кивнула, не зная, что ей молвить должно.

А меж тем при в бане сидела и белокурая Дуня. Уж она сполна отведала буйного нраву царицы Марии. Не единожды Дуня пересекалась с государыней, покуда, крадучись, покидала опочивальню царскую. Не смела Мария гневаться на супруга, вот всяко и срывалась на крестьянке. Ежели бы сам государь не воспретил, запорола бы царица девку крестьянскую, али выгнала бы на мороз.