《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Малюта отдал низкий поклон и направился к государю. Хоть царица Мария и не старалась уловить ни слова, опричник, уж по обыкновению своему, понизил голос до тайного шёпота.

- Всё то подтвердилось, об чём толковали. – произнёс Малюта.

Иоанн тяжело вздохнул, потерев переносицу и опустив взгляд. Кулаки владыки невольно сжались.

- И кто же супротив приказа моего решил шашкою своей размахивать? – спросил царь.

- Не смею клеветать, не ведаю, светлый, мудрый государь. – кротко ответил Григорий.

- Так разведай! – сорвался царь, грубо толкнув слугу прочь.

Усилия одной руки хватило, чтобы оттолкнуть здоровую фигуру опричника.

Царица резко поднялась со своего места, с опаской оглянувшись на супруга и Малюту. Обычный взгляд Марии, исполненный жестокой насмешки, менялся настороженностью, когда царь начинал терять над собою волю.

Иоанн взглянул на жену, и, не молвив ни слова, продолжил трапезу.

Мария медленно опустилась на своё место, пока опричник спешно убрался к выходу. Лишь когда тяжёлая дверь за ним затворилась, Малюта плюнул себе под ноги.

Царская чета осталась за столом, но, видно, мысли Иоанна были далеки. Супруги редко имели разговоров, в которых изливали тревоги своих сердец, и это утро не было исключением. Царица продолжила разделывать утку, поданную на золотом блюде.

Иоанн же не мог боле проглотить ни куска, но осушил, по меньшей мере, ещё три чаши с вином, и, верно, выпил бы ещё, да серебряный кувшин опустел.

Едва крестьянин, прислуживающий за столом, было метнулся за новой порцией пития, царь остановил его жестом.

Оставшиеся минуты трапезы Иоанн глядел в стену, сложив руки перед собою замком, подпирая ими голову.

Наконец, будто бы получив какой-то незримый знак, царь поднялся из-за стола и безмолвно направился прочь из залы.

Проходя по коридорам, он не обращал никакого внимания на множество поклонов и приветствий. То были как и крестьяне, так и верные воеводы. Ни князья, ни даже опричнинная братия в то утро не была удостоена и взгляда.

- Великий государь! Мудрейший владыка! – приветствовали его отдалённые голоса, ибо разумом Иоанн был далёк ото всех, кого бы ни встретил.

Проносясь мёртвой тенью, Иоанн едва замедлил шаг, а затем и вовсе замер, точно бы он наверняка знал, кто именно появится за следующим поворотом извилистых коридоров дворца.

Фёдор, видно, был много больше удивлён, завидев государя. Юноша тотчас же отдал низкий поклон и поднял ясный взгляд на царя.

- Светлый государь. – кротко произнёс юноша.

Его голос звучал чуть ниже, нежели обычно. Быть может, не будь государь столь внимателен, и не заметил бы той перемены.

Волосы и густые чёрные ресницы блестели от капель воды, что мелкими бисерными каплями спадали юноше на шёлковую рубаху. Видно было, что юноша только что побрился – на его щеках слабо пылал нежный румянец.

Иоанну хватило бы и меньше времени, чтобы приметить все особенности на лице юноши.

- Ныне не режешься? – спросил царь.

Фёдор слегка удивился, вскинув соболиные брови, опустил взгляд и невольно провёл рукою по обритой щеке.

- Насколько я могу судить, нет, светлый государь. – с улыбкой ответил юноша.

- Как Басман? – спросил Иоанн.

- Много лучше, право. – кивнул Фёдор.

- Слава Господу нашему. – произнёс царь, окрестив себя крестным знамением, а за ним и Фёдор. – Ступай.

Юноша вновь поклонился и поспешил вниз, во двор, ибо условились они со Штаденом.

…

Близ Слободы раскинулся пустырь. Совсем скоро сойдёт снег, и лавочники разложат свой товар, будут кричать да зазывать честной народ.

Нынче же здесь собрались грозные опричники. Уже прослыли они кромешниками, учинив немалую расправу за суровую зиму, оттого и сторонились их на улицах.

Стоило лишь заслышать вдалеке чёртов клич «Гойда! Гойда!», так миряне и пускались наутёк, бросив всякое дело. Об одном и были молитвы, чтобы чёрные всадники промчались мимо, чтобы эта страшная кара миновала родной дом.

В то утро все те мрачные слухи были лишь на руку самим опричникам. Они громко смеялись на пустыре, заваленный подтаявшим снегом.

Боле всех занимал Андрей Штаден, а вернее, роскошный конь его, купленный у приходящих купцов. Иные же из братии ездили на скакунах из царского конюшего приказа. То были сильные и здоровые жеребцы, но, право, всяко было занимательно поглядеть и на скакуна немца.

Боле всех, как многие и прикидывали в своём уме, вниманием преисполнился юный Басманов. Так и кружился опричник вокруг жеребца, разглядывая его, да гладя крутую шею.

- Вот право, зависть меня берёт, Генрих. – произнёс Фёдор, обращаясь к другу на его, нерусском наречии. – Небось, доволен, как свинья.

- Не делай вид, что нет у меня повода для того. – ответил немец, гладя коня по шее.

- Как бы не заставили тебя расстаться с ним. Государь наш смыслит в породе. Того, глядишь, и придётся всё в дар отдать. – Фёдор обернулся на своего друга.

На то немец лишь руками и развёл.

- Чему бывать, того не миновать. – ответил Штаден, любуясь жеребцом.