Официальные усилия по управлению миграцией в Ленинград и Москву не только сужали, но и расширяли возможности советских мигрантов с далекого Кавказа, из Средней Азии и азиатской части России. По мере того как коренное население двух столиц сокращалось и старело, растущей городской экономике требовалось все больше человеческого капитала[783]
. Исследовательские институты, государственные ведомства и предприятия постоянно искали новых сотрудников, а потребители искали услуги. Поскольку требования прописки замедляли миграцию из близлежащих регионов, работодатели отдавали предпочтение новичкам, поступившим на общесоюзную официальную работу или учебу, а также тем, кто осмелился просто появиться в Ленинграде и Москве, чтобы предложить или получить широкий спектр навыков и работы, нужный в этих крупных городах[784]. Закиров верил в необходимость желания выживать и процветать в этих хаотичных, но полезных мирах. Работа сержантом милиции, расследовавшим преступления в Москве 1970-х гг., после короткого пребывания дома во Фрунзе, аспирантура в Ленинграде 1980-х гг. убедили его в том, что существует растущий разрыв между теми гражданами, которые процветали в двух столицах, и теми, кто был задавлен конкуренцией, толпой и суматохой, кто жил во все более плохих условиях[785]. Выходцы из дальних республик, такие как он, готовые поиграть с системой проживания и потрудиться, могли возвыситься не только над миллионами русских, оставшихся в окрестных, лишенных привилегий деревнях, поселках и городах, но даже над коренными ленинградцами и москвичами.Тяжелый труд фигурировал во многих рассказах о мигрантах как путь к включению, который, даже если он не был признан, привел к успеху в Ленинграде и Москве. Связь между работой и включением объединяет советских мигрантов с Кавказа, из Средней Азии и восточных регионов России с постколониальными мигрантами в Европе и афроамериканцами, переехавшими в северные города США в конце XX в. Во всех случаях работа существует как концепция и идеал для того, чтобы опровергнуть популярные и псевдонаучные мифы о лени темнокожих людей и подчеркнуть их способность интегрироваться в западные индустриальные общества в качестве продуктивных граждан. Кеннет Дж. Биндас отмечает, что респонденты в своих устных рассказах о чернокожих американских мигрантах переключались с обсуждения дискриминации на собственную тяжелую работу, сводя к минимуму боль от нетерпимости и подчеркивая свою способность преодолевать препятствия[786]
. Советские южные и восточные мигранты часто указывали на культурные особенности или связи, которые позволяли им не только работать бок о бок с местным населением, но и работать лучше него.Учебные заведения Ленинграда и Москвы были идеальной площадкой для применения трудолюбия и быстрого продвижения в советской системе. Мигранты в один голос утверждали, что университетские библиотеки двух столиц «свежее», лабораторные и другие ресурсы больше, а профессиональные качества их коллег выше, чем в их родных республиках. Ойдин Носирова застала «отцов» русского языкознания и с благоговением говорила о том, как они оказывали постоянную помощь студентам даже вне занятий[787]
. Марат Турсунбаев живо вспоминал об уровне свободы в московских вузах, где студенты могли говорить то, что думают. Он был потрясен, осознав в конце 1970-х гг., что ему больше не нужно выучивать сочинения партийных лидеров, чтобы преуспеть в учебе[788]. Бакыт Шакиев отмечал интеллектуальное богатство и вызовы, которые предлагал Ленинград. Он черпал вдохновение для все более высоких научных достижений, зная, что будет постоянно конкурировать с лучшими умами Советского Союза[789]. Поступление и продвижение в ленинградские и московские вузы были не просто наградой за талант или труд, а признанием верности современным советским ценностям, от научных достижений до дружбы народов, допускавшим существование привилегированного пространства для общения и взаимодействия советских граждан независимо от их происхождения.