Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Досуг, проведенный вместе с коллективами, играл большую роль в нарративах о принадлежности. Гигулашвили и многие другие вспоминали о льготных или бесплатных отпусках, которые получали трудовые коллективы, от однодневных поездок на дачи до двухнедельных каникул в санаториях Крыма или по всему Советскому Союзу[810]. Ирма Баланчивадзе, которая работала на ленинградской овощебазе через десять лет после Хамаговой, вспоминала, как всем рабочим раздавали отпускные. У Ленинградского ремонтно-строительного института, где работал Алекс Коберидзе, в 1980-х гг. была турбаза в Зеленогорске, на берегу Финского залива. Он, его коллеги и руководители общались по выходным, купались, плавали под парусом, жарили шашлыки летом и катались на лыжах зимой. Однако он не участвовал в регулярных пьяных ритуалах, желая показать себя дисциплинированным работником.

Истории о превосходстве над принимающим обществом стали почти обязательной частью нарративов мигрантов, поскольку аутсайдеры стремились доказать – тогдашним коллегам и другим, а теперь интервьюерам, – что они стали «своими» в городских пейзажах Ленинграда или Москвы. Нарративы и стереотипы строились на снижении места русских в городах, которые мигранты считали не домом для одной этнической группы, а вершиной советского успеха. Рассказывая о своем сельскохозяйственном институте, Утиашвили подражала Асинадзе и другим, рассказывавшим о тяжелой работе, ведущей к признанию внутри коллектива и за его пределами. В Москве, в отличие от Грузии, говорила Утиашвили: «Самое главное – это сила стремления самого человека». Она утверждала, что ее эффективность способствовала быстрому продвижению по службе: «Я всегда была на первом месте. Я получила много наград и признание. Я получала премии и всегда выполняла план»[811]. Сауле Искакова, работавшая в Ленинградском инженерно-экономическом институте, вспоминала: «Меня очень уважали за мой интеллект»[812]

. Это помогло ей преодолеть ее опасения по поводу культурной адаптации. Отождествление интеллекта и уважения с избытком встречается в рассказах мигрантов, в дополнение к идеалу работы, и как резюмировал Бакыт Низомов: «[Там так: ] если ты достаточно способен, у тебя вообще не будет проблем»[813].

Мигранты обращались к таланту и трудолюбию, чтобы узаконить свой успех и охарактеризовать Советский Союз как меритократию. Фаршад Хаджиев в своих размышлениях об СССР расширил марксистскую концепцию труда до практически универсальной: «Все было справедливо, вполне справедливый мир. Маркс был гением. Все люди были равны. Это не зависело от национальности. Работы Маркса говорят о равенстве, которое можно найти в Библии или Коране. По работе судили, чего вы достигли»[814]. А Деа Кочладзе говорила о трудности карьеры в российском городе, где тяжелая работа была высшим судьей. Несмотря на то, что она приехала в Москву в возрасте десяти лет и училась в одной из лучших школ, Кочладзе вспоминала о постоянном стрессе и необходимости превосходить местных россиян, чтобы поступить в медицинский институт и в итоге сделать карьеру в области неврологии, в том числе преподавать в ведущем медицинском институте. Она говорила: «Чтобы добиться успеха в Москве, нужно много работать. Желающих работать много, а мест мало, поэтому надо работать так, чтобы никто другой не был в твоем деле настолько хорош, как ты»[815]

.

Болот Орузбаев говорил о тяжелой работе не столько как об инструменте социального включения, сколько как о необходимости для того, кто стремился содержать свою семью в Кыргызстане. Он, никогда не собиравшийся жить в советской столице, искал наличные деньги в Москве 1980-х гг. Его навыки агронома позволили ему устроиться на работу в колхоз «Луч коммунизма» в пригороде Москвы. Однако даже его Ленинской стипендии оказалось недостаточно, чтобы обеспечить значительные денежные переводы домой. Он просматривал вакансии на досках объявлений, которые в Москве висели повсюду, в поисках второй работы. Сначала он устроился на работу вечерним шофером-секретарем у директора завода, потом стал ночным охранником. Легкость поиска относительно прибыльной неофициальной работы привлекла его жену, семья которой нуждалась в деньгах. Днем она работала на стекольном заводе, а ночью мыла полы. Тем не менее привлекательность профессиональных возможностей Москвы манила. Жена Орузбаева выкраивала время между двумя работами для того, чтобы учиться, и поступила на программу бухгалтерского учета в московском вузе. Даже Орузбаев, хотя и не заявлял о желании инкорпорироваться, стремился подчеркнуть свое превосходство над москвичами в плане высокой культуры, заявляя, что его неизменная тяга к поэзии на фарси, а также знание русских мастеров стиха и прозы дали ему доступ к знаниям, которые мало у кого были в столице[816].