Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

В какой-то степени такие нарративы вытекали из того, что в Советском Союзе рабочий класс самых разных национальностей прославляли повсеместно. Однако если посмотреть глубже, можно отметить, что приезжие – рабочие, торговцы и различные специалисты – схожим образом взаимодействовали с принимающим сообществом: все они определяли предрассудки как черту, которая не имела ничего общего с людьми, непосредственно их окружавшими. Осуждая оскорбления на улицах, Кочладзе, как и многие другие мигранты, делала оговорку: «Люди, с которыми я общалась, никогда бы не сказали ничего подобного»[621]. Новоприбывшие мигранты стремились избежать потенциальных осложнений в процессе их включения в новую среду, и потому в попытках освоить

городские пространства столиц они старались заводить отношения, которые могли бы способствовать достижению целей социальной и профессиональной мобильности или экономического роста. Многие респонденты отмечали, что в СССР трудовой коллектив мог существенно сдержать потенциальную дискриминацию, что будет подробнее описано в следующей главе. Кыргыз Болот Орузбаев с гордостью рассказывал о солидарности между людьми разных национальностей на Московском стекольном заводе, где он работал. И хотя позже в интервью он вспоминал, что в цеху раздавались расистские оскорбления, он отмечал, что в основном они звучали от «пожилых рабочих», которые вот-вот уйдут на пенсию[622]. Джоанна Герберт и ее коллеги отмечали, что мигранты из Ганы в Лондоне пытались дистанцироваться от предвзятого отношения на улицах, сосредотачиваясь на отношениях со своими коллегами и руководителями[623]

. А исследовательница Лена Сойер выдвинула тезис о том, что темнокожие мигранты на Западе считали, что каждый индивидуально справляется с расистским отношением к приезжим в зависимости от личной силы духа или желания[624].

Такой подход к взаимодействию с предвзятым принимающим сообществом еще более актуален в случае Советского Союза, где какие-то внегосударственные общественные организации были слабо развиты вплоть до времени перестройки[625]

. В рассказах мигрантов звучал нарратив личных усилий и способности стать частью сообщества, в то время как говорить о расизме, как видно из интервью с Закировым и многими другими, для бывших мигрантов было непросто. Так же как в исследованиях Кеннета Дж. Биндаса об афроамериканцах и в работе Дженис Уилтон, посвященной китайским жителям Австралии, в ходе данного исследования подтвердилось, что респонденты неохотно делятся личными историями, которые вызывали у них чувства гнева или унижения[626]. И часто они начинали приводить в пример других приезжих, которые столкнулись с предвзятым отношением в городах, – как в истории Хамаговой об оскорблениях ее подруги-бурятки, которую сопровождал русский парень. При этом, когда мигранты рассказывали о подобных случаях, они зачастую как будто вновь эмоционально их переживали. В исследовании Оксаны Карпенко о ленинградских татарах приводится история одной женщины: та вспоминала, как в 1973 г. ей приходилось объяснять своей еще совсем маленькой дочери, как работают человеческие предрассудки, после того как одна пожилая соседка во дворе их жилого дома выгнала девочку из песочницы[627]

. Некоторые мигранты могли рассуждать о нетерпимости, не признавая, что она когда-либо распространялась на них самих, как, например, Майя Асинадзе, которая во время интервью заявила: «Я слышала, что у кого-то были с этим проблемы, но у меня – никогда»[628].

Особенно усложняет понимание образа двух столиц для мигрантов контраст между советским и постсоветским временем: многие респонденты изображали постсоветскую жизнь как антиутопию, изобилующую экономической неопределенностью и расизмом, особенно в 2007–2011 гг., когда мы проводили интервью для данного исследования. В то же время советская эпоха представала в их воспоминаниях как период жизни, когда они легко преодолевали все границы – национальные, этнические или социальные – благодаря своей юношеской энергичности. Из-за этого СССР представлялся им динамичным, а воспоминания о гармонии в обществе вызывали у респондентов ностальгию. Благодаря этим воспоминаниям спустя десятилетия после распада СССР многие случаи дискриминации в советское время казались мигрантам уже не такими значительными. Как заметил Темиркулов, когда в 1970-х и 1980-х гг. потоки мигрантов в центр увеличились из-за большого количества возможностей, предлагаемых столицами, тогда на столько же увеличилось и количество тех, кто разделял предрассудки по отношению к приезжим на повседневном уровне[629]. А новоприбывшие жители крупных городов, массово направляемые общегосударственной, и даже всемирной, тенденцией движения с Юга на Север, считали личное стремление решающим фактором для успешного перехода в новую среду.