Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Дина Атаниязова в своих исследованиях межэтнических отношений в Москве, подкрепленных ее собственным опытом мигрантки с Кавказа, утверждала, что для интерпретации предрассудков необходимо более широкое понимание властных и колониальных структур. Выводы, которые сделала Атаниязова, совпадали с тезисами Филомены Эссед, которая в исследовании повседневных проявлений расизма в Нидерландах подчеркивала, насколько важно для мигрантов как «в общем представлять» себе характер предрассудков о них самих, так и «ситуативно понимать», как эти предрассудки себя проявляют, то есть какое поведение людей допустимо по отношению к другим в конкретных ситуациях. Если мигранты не понимают этого, тогда возникает, как заметил один мигрант из Нидерландов, следующая ситуация: «вы замечаете [какие-то проявления нетерпимости], но почему-то не придаете им значения»[612]. Но «общее представление» должно помочь мигрантам распознавать двойственность предубеждений обычных людей и понимать их причины. Советские мигранты в целом имели представление о разнице социально-экономического положения между центром и республиками, из-за которой статус Ленинграда и Москвы был намного выше, чем позиция их родных городов. Знали они и о том, что в столицах они представляли меньшинство, но зачастую они находили способы преодолеть статус меньшинства или использовать этническую принадлежность в свою же пользу. Мигранты из бывших колоний верили в возможности, которые могут открыть им столицы, – это и сделало Ленинград и Москву, как и Париж, по словам Доминика Томаса, «вдвойне универсальными [городами]: как в силу веры граждан в их универсальность, так и в силу последствий, к которым привела эта вера»

[613]. Как в Европе, так и в СССР из-за желания получить доступ к привилегиям столиц мигранты начинали реагировать на адресованные им предрассудки. Но распознать, выделить и интерпретировать проявления нетерпимости было совсем не просто.

Некоторые мигранты – студенты и специалисты, – стремясь подчеркнуть свою включенность в принимающее городское сообщество, связывали нетерпимость в первую очередь с низшими социальными слоями Ленинграда и Москвы. Деа Кочладзе, в результате упорной работы получившая должность практикующего врача и преподавателя неврологии, рассказывала о Москве середины 1970-х гг.: «Можно было просто выйти на улицу, или спуститься в метро, или зайти на рынок, где были люди из разных слоев общества, люди без образования, и часто там можно было столкнуться с тем, что люди без зазрения совести оскорбляют тебя, предлагая вернуться туда, откуда приехал»[614]

. Ей вторил Рафаэль Восканян: «Конечно же, на улицах ко мне относились не так, как к другим, некоторые местные жители не любили людей другой национальности, они были невежественны и подчеркивали, что ты отличаешься от них»[615]. Нарынбек Темиркулов прибыл в Москву из Средней Азии в качестве студента. Он вспоминал о столице в 1970-е гг., когда кавказские торговцы впервые начали прибывать в город в больших количествах. Он был недоволен тем, что рабочие в России всех восточно-южных мигрантов причисляли к категории приезжих – всех воспринимали как кавказских торговцев, чье присутствие в городе стало наиболее заметно. Однажды он спокойно прогуливался по улицам города и услышал выкрики: «Эти кавказцы, они хотят быть здесь, в Москве? Пусть едут домой – им здесь делать нечего!»

[616]

Другие мигранты, которые были рабочими на фабриках или, в некоторых случаях, торговцами, были на стороне «простого народа». Шухрат Казбеков, узбекский фигурист, также работавший на Ленинградской киностудии, вспоминал: «У меня никогда не было проблем из-за моей национальности. Рабочий класс был везде. Это простые люди, и они принимают всех такими, какие они есть, и за то, какие они есть»[617]

. Это подтверждали и слова Фаршада Хаджиева, который утверждал: «Рабочий класс на самом деле относился друг к другу лучше, чем ученые, потому что они все простые люди. Я работал с ними на заводе. Эти люди были открытыми и честными, и между ними было настоящее чувство солидарности и дружбы»[618]. Юсубов ценил прочные отношения с «простыми» русскими покупателями, которые были благодарны ему за товары высокого качества[619]. Другие мигранты утверждали, что гласность и последовавшая за ней напряженность на национальной почве, созданные политиками для собственной выгоды, испортили отношения между обычными гражданами. Все это, в свою очередь, усилило напряженность, которая сохранялась и после распада Советского Союза, что выродилось в насилие на расовой почве в 2000-х гг.[620]